Эрль фейсбук: Андрей Джес-Эрль | Facebook

«Погружаюсь в слова…» Памяти Владимира Эрля » Литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

25 сентября ушел из жизни поэт, прозаик и текстолог Владимир Эрль. Воспоминаниями о нем поделились его близкие друзья и знакомые: Владимир Ханан, Александра Петрова, Вячеслав Долинин, Евгений Коган, Игорь Вишневецкий. Некоторые тексты были взяты из социальной сети «Фейсбук» с согласия их авторов.

В раю Академкниги
Владимир Ханан

25 сентября 2020 года умер Владимир Ибрагимович Эрль — один из значительнейших литераторов Ленинградского андеграунда. Человек, в котором всё было необычным: от псевдонима — отчество и фамилия — до текстов, над которыми вывихнет мозги не одно поколение учёных литературоведов.
Я познакомился с Эрлем где-то в начале 70-х годов в доме Юли Вознесенской, к которой зашёл по какому-то литературному делу. Через некоторое время там появился человек, похожий одновременно на Финна из Пушкинского «Руслана и Людмилы» и лапландского колдуна, если я правильно представляю себе лапландских колдунов: абсолютно белые волосы ниже лопаток и безумный, как мне показалось, взгляд.

Почему-то мне запомнилось, что Эрль, а это был он, стоял напротив большого зеркала, и вместе со своим отражением производил впечатление, которое я не могу забыть полвека. Нас представили друг другу, и на этом наша первая встреча закончилась. Потом мы изредка встречались на литературных, как сказали бы сегодня, тусовках, но дружеское сближение шло медленно. Эрль принадлежал к группе «поэтов Малой Садовой», куда кроме него входили Саша Миронов, если не ошибаюсь, Женя Вензель и ещё кто-то, чьих имен я не помню. У меня с ними не было общих интересов, ни творческих, ни иных, и наши встречи, как правило, были случайными. Должен сказать сразу, что, несмотря на многолетнюю дружбу, текстов Эрля, главным образом прозаических, я не понимал, что совершенно не мешало нашему общению. По-настоящему сблизила нас котельная. Уверен, что со временем найдутся учёные, изучающие этот необычный феномен: котельные, ставшие клубами для неофициальной культуры. В котельных работали Олег Охапкин, Александр Миронов, Алексей Шельвах, Юрий Колкер, Елена Пудовкина, Александр Смирнов, Борис Лихтенфельд, Вячеслав Долинин, Борис Дышленко, Борис Останин, Александр Кобак, Владимир Эрль, Евгений Звягин и ещё десятки литераторов, не считая художников и музыкантов. Лучше всех об этом разношёрстном обществе сказал своему заместителю начальник треста котельных: «Ты у себя всю ленинградскую контру собрал».
Вместе с Эрлем я работал дольше всех. Мы трудились в котельной на Мойке, которая отапливала Ленинградский телефонный узел, ЛЭИС — институт связи и ещё какие-то дома. Обычно смена Эрля была после моей, он приходил, мы пили чай, разговаривали на разные темы и обязательно разгадывали кроссворды.
Иногда на один кроссворд уходило несколько смен, но разгадывали мы их до конца — не исключаю, что своей богатейшей эрудицией я обязан именно этому нашему хобби. В отличие от меня Эрль был киноманом, благодаря ему мы с женой посмотрели немало замечательных фильмов, таких как «Тень воина», «Скромное обаяние буржуазии», «Амаркорд» и других. Эрль тогда жил в конце Невского около площади Восстания, так что билеты покупал он, мы с женой появлялись уже к сеансу. Кроме кинофильмов Эрль познакомил меня со стихами уже покойного Леонида Аронзона, с которым дружил много лет, стихами трансфуристов Сергея Сигея и Ры Никоновой, а также с любимыми Борисом Вианом и Алланом Роб-Грийе (с последними двумя — заочно).

 

Я не уверен, что с Эрлем было легко общаться, хотя лично у меня проблем не возникало никогда. Трудность в общении могла состоять в том, что Эрль был, если можно так выразиться, старомодно принципиальным человеком: невежливо отозвавшийся об уважаемом Эрлем человеке, тем более покойном, моментально и навсегда исключался из числа Володиных знакомых. В известный «Клуб 81» не вступили ни он, ни я, но интересно, как он сформулировал причину нашего невступления: «Не следует ходить в совет нечестивых» — и это не смотря на то, что убеждать нас изменить своё решение старались уважаемые в наших кругах Борис Иванович Иванов и Сергей Стратановский.

С середины мая примерно до середины сентября котельные не функционировали, и нас гоняли на разные малоприятные работы вроде уборки помещений, прополки овощей на с/х участках (каждое солидное учреждение имело такие участки) и ещё что-нибудь в подобном роде. Лето было временем наших отпусков. К тому же, иногда можно было исхитриться и выпросить отпуск за свой счёт. В один из таких случаев я предложил Эрлю совершить путешествие в мою любимую Литву, куда я ездил регулярно с середины 60-х годов. Сначала в Вильнюс, который я любил и знал, кажется, до последнего переулка, а потом в деревеньку Лишкява, затерянную в дзукийских (южная Литва, ягодная и грибная) лесах на живописном берегу Немана. Через несколько дней мы с жёнами были в Вильнюсе. Я с удовольствием, как заправский гид, показывал красоты этого прекрасного города, а об одном месте мне хочется рассказать особо. Однажды мой вильнюсский друг, поэт и переводчик Виталий Асовский, отвёл нас с Эрлем в какое-то НИИ, в котором находился неизвестный даже большинству местных книголюбов филиал магазина Академкнига. И в этом филиале нам открылось без преувеличения фантастическое зрелище: на полках стояли стопками Литпамятники, за которые в Ленинграде огромное количество людей без сожалений отдали бы свою бессмертную душу. И когда мы выходили из этого магазинчика, нагруженные этим богатством, Эрль сказал: «Примерно так я представлял себе рай».
Позже была тихая и уютная Лишкява — в восьми километрах от милого городка Друскининкай, от которого за 40 минут можно было доехать до белорусского Гродно, славного непривычной для России архитектурой и книжными магазинами, где на полках спокойно стояли Кафка, Камю, Мандельштам и другие книжные редкости. В Гродно мы ездили несколько раз, всегда возвращаясь с богатой добычей.
После моего отъезда в Израиль наше общение с Эрлем практически прекратилось. Если не считать двух моих приездов в Ленинград, мы уже не виделись и только изредка переговаривались по телефону и электронной почте. Постепенно это свелось к двум «встречам» в мае — в мой день рождения 9-го и его — 14-го.
В последний раз такая «встреча» произошла в этом году.
Я не очень люблю Ахмадуллину, но в моей голове всё чаще звучат строчки «По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят». И по моей улице уходят коллеги и одноклассники, бывшие соседи и родственники — и всё чаще ровесники. Сейчас все они постепенно обживают своё новое жизненное пространство, куда совсем недавно перешёл мой друг Володя Эрль, оригинальный литератор и замечательный человек. И я надеюсь, что там ему будет не хуже, чем в том маленьком раю институтского филиала вильнюсской Академкниги.

Любимый Эрлик
Александра Петрова

Володя Эрль. Его педантичность, упрямство, трепетность, честность, стойкость, последовательность и верность до последнего себе самому, своему горизонту, своим друзьям (живым и мертвым, пусть даже лично не знакомым, поскольку разминулись во времени, как, например, с Введенским, Хармсом, Вагиновым, Добычиным). Такой человек мог сформироваться, создаться из отчаяния и вопреки навязываемому государственному забвению и кривозеркальности только в контексте эпохи, ставшей уже историей, но в которой мне все-таки, наверное, посчастливилось (а не наоборот) жить, как в своей.
Даже на фоне весьма необычных людей из его, из нашей среды Эрль выделялся и мог показаться фигурой гротеска. «Иностранство», загадочность, широкополая шляпа, длинный пиджак, длинные волосы, рыжие усы, обворожительная улыбка, модник вне моды.
Я подружилась с ним в августе 1991 года, и наше общение продлилось до моего отъезда в Иерусалим в марте 1993-го. Гуляли, ходили друг к другу домой, вечерами говорили по телефону, как бывало в те времена, иногда часами.

Эрль мне казался человеком вне быта, и меня поразило, когда однажды он тихо и быстро помыл всю посуду, стоявшую в моей раковине, пока я была с детьми в комнате. Этот трюк он проделал дважды. С моими девочками четырех и пяти лет он общался, не делая скидки на разницу в возрасте, — глубоко, серьезно, но и ласково, по-кошачьему. Однажды он подарил Соне свою любимую детскую игрушку, бюст обезьянки, которая спасала Соню от разных трудностей и была всегда рядом, пока уже в Иерусалиме не была случайно раздавлена во время игры, и сколько тогда было рыданий и слез по любимому Эрлику — дети так называли и Володю, и заодно — обезьянку.
Преданность Эрля избранным и единственно, на его взгляд, стоящим поэтам-писателям была абсолютной. Он напоминал смиренного, аскетичного, монотонного, безжалостного к себе (и к потенциальным оппонентам, извратителям текста) монаха, когда сверял их тексты, делал комментарии, рассказывал об их жизни. По сути, он жил для текстов других и сам был текстом.

 

В своем дневнике 90-х я нашла несколько записей о Володе. Перепишу здесь кусочки: «… он чувствует Хвостенко близким себе и говорит, что его нельзя измерять, как других. Вот есть много поэтов, а есть также явления, как Крученых.
Тех, скажем, можно измерять по линейке или на вес, а его, скажем, на градусы. Это нечто иное, невписанное».
«Однажды Эрль дал мне замысловатый железный предмет и просил угадать, что это. После того, как я весь его обнюхала и чуть ли не попробовала на язык, он сказал мне, что это плевательница».
«А вообще он очень похож на ослика Иа-Иа. Я сказала ему об этом, на что он ответил: «Я всегда старался».
«Вечер Хвоста в ВТО: вначале Уфлянд читал стихотворения, Эрлик, назвав себя учеником Аронзона и Хвостенко (даже, — сказал, — Арoнзон упрекал меня за хвостизмы), прочел два стихотворения. Мне понравились они. … Эрлик, напившись, вчера вновь был, как прежде: вкрадчив и трепетен».

Мне грустно, что больше не вышло встретиться. В последние годы мы редко переписывались в чате. На фотографиях это был совсем другой человек, хотя и в этом образе была яркость и лица необщее выражение.

Владимир Ибрагимович Эрль, он же Владимир Иванович Горбунов
Вячеслав Долинин

У Эрля в коммунальной квартире на улице Дзержинского я бывал с середины 1970-х. Я изучал самиздат, и меня интересовали книги его домашних издательств «Польза» и «Палата мер и весов». Таких искусно оформленных самиздатских книг я никогда ранее не видел, каждая из них смотрелась как ювелирное изделие.
Эрль заваривал крепкий чай. В местах не столь отдалённых он никогда не был, но умел «замутить» чифирь как настоящий зэк. Чай Эрль предпочитал индийский и вообще к Индии в ту пору был неравнодушен. Читал литературу об индуизме, любил индийские благовония и приправы, покупал пластинки с записями Рави Шанкара.
Примерно раз в месяц мы с ним встречались на литературных собраниях Шимпозиума, проходивших, в основном, на квартире Елены Шварц, а в некоторых случаях у меня на Шпалерной. Для ритуального употребления на этих собраниях участники Шимпозиума приносили крепкие алкогольные напитки, приготовленные по собственным рецептам. Эрль проявлял в этом деле творческий подход — настаивал водку на редьке и ещё каких-то едких растениях. От такого напитка внутренности обжигало адским пламенем.

Творческий подход Эрль проявлял и в иных сферах. Так однажды он написал письмо в редакцию журнала «Корея», в котором поздравил «Великого Вождя и Солнце Нации» товарища Ким Ир Сена с днём рождения. Из редакции Эрлю пришёл ответ на глянцевом цветастом бланке. В нём его благодарили за поздравление «Вождю» и «Солнцу».
С 1980-х Эрль готовил библиографическую роспись самиздатских литературных журналов, альманахов и сборников. Ко мне он обратился с просьбой
о поддержке. Я получил от него список под заглавием «Невиданные «Часы».

 

В нём Эрль перечислил выходные данные как «Часов», так и других изданий, которые хотел найти. Многие из них я сумел отыскать и ему предоставить. В свою очередь в 1981-82-м я брал у Эрля самиздат для подготовки антологии ленинградской неофициальной поэзии «Острова», в составлении которой участвовал. Своевременно возвратить взятые тексты мне не удалось — правда, моя вина в этом была минимальной.
Потом мы долго не могли общаться, опять-таки не по моей вине, но в декабре 1986-го с Полярного круга я смог послать ему поздравительную открытку. На открытке, насколько я помню, было написано: «Уважаемый Владимир Ибрагимович! Желаю Вам весело встретить Новый год и повидаться с Дедом Морозом. Разные Деды Морозы ходили по улице Дзержинского. Надеюсь, что к Вам придёт добродушный, щедрый и совсем не страшный».
В начале 1987-го я вернулся в Питер и, наконец, смог вернуть Эрлю взятый у него самиздат. Не прошло и пяти лет…
Эрль, как и многие питерские поэты, трудился в котельной, но потом врачи запретили ему ночные дежурства, и он переквалифицировался в киоскера.
Киоск «Союзпечати», в котором он работал, находился на Сенной площади рядом с рынком. Соседство с бойкой торговой точкой пробудило в Эрле предпринимательский талант. В его киоск, помимо советской прессы, поступали газеты стран социалистического лагеря. Многие из них состояли из нескольких листов. Эрль начал продавать каждый такой лист отдельно по цене целой газеты. Рыночные торговцы эту прессу охотно раскупали. Они не были сильны в языках стран социализма, газеты не читали, а сворачивали из них кульки для семечек и прочей сельхозпродукции.
В круг общения Эрля входили в основном авторы самиздата. Среди них был и Виктор Кривулин. Однажды при мне Кривулин затеял спор с Эрлем и назвал его ханжой. Тот встрепенулся: «Да, я ханжа. И на том стою». А через некоторое время мы с Эрлем встретились снова, и он объявил: «Я начал выпускать журнал «Ханжа», на днях вышел четвёртый номер». — «Владимир Ибрагимович, — с удивлением спросил я, — а когда же вы издали первый номер?» Эрль окинул меня высокомерным взглядом и гордо произнёс: «Не такой я дурак, чтобы начинать с первого номера».

«Плыл по волне размер стиха и незаметно затихал»
Евгений Коган

Есть некоторое количество текстов, которые мы знаем с детства (у каждого они свои, хотя вот, скажем, «Я спросил электрика Петрова…» — это, конечно, из ряда общих знаний) и считаем едва не народными, хотя у них есть авторы (как у того же «электрика Петрова» автор Олег Григорьев). Или, например, я откуда-то знаю этот текст, с детства:

На газоне свежевскопанном
лежала кошка белолапая —
то ли лапы загорелые,
то ли морда неумытая.

Несколько лет назад выяснил, что и у этого текста есть автор — Владимир Эрль. Гений, с которым нам довелось жить в одно время.
Я познакомился с ним непозволительно поздно — что ли в январе этого года меня привел к нему Борис Лихтенфельд. Эрль уже был очень плох — в редкие минуты просветлений он хвастался подготовленной им вместе с Александром Скиданом для НЛО огромной книгой Василия Кондратьева (над собранием Кондратьева он работал почти двадцать лет), вспоминал свои любимые книги — Хармс, Вагинов, Добычин, вот это все, он показывал рукой на то, что осталось от его уникальной библиотеки, говорил о большой собственной книге, над которой работает — а потом вдруг начинал выть или повторять одну и ту же фразу, его сознание уплывало, он оказывался где-то в собственном мире, «наблюдая гладь сиреневого Стикса». Я познакомился с ним непозволительно поздно — у меня было к нему столько вопросов! Вопросов, которые больше некому задать.
В том, что написано ниже, я не буду менять настоящее время на прошедшее, ладно?

 

* * *
Эрль — поэт, который как бы осуществляет связь времен: между ОБЭРИУ (Эрль — не просто знаток и публикатор Хармса (первое собрание сочинений Даниила Ивановича, четырехтомное, было опубликовано в Бремене как раз стараниями Эрля и Михаила Мейлаха), Введенского и Вагинова, он одной своей ногой как бы стоит в текстовом и мировоззренческом пространстве обэриутов) и, например, Крученых (и в пространстве Крученых и, я не знаю, Хлебникова стоит вторая нога Эрля). Начиная со своих первых стихов, написанных в середине 1960-х, Эрль исследует буквы, слова и смыслы. Ну, то есть, с одной стороны:

Здесь лось прошел, задев кору ольхи губами,
здесь невеликая качается безумно птица,
здесь ты — не в силах сторониться —
стоишь, откинув тень на камень.
Валун, свой профиль обратив к покою неба,
наверно, ждет движения руки, —
и видно в сумерках: по озеру круги
расходятся…

А с другой:

смола устала
где-то
как его?

Но у Эрля есть, например, и третья нога, и она расположилась в том текстовом пространстве, в котором нащупывали пути-дорожки Ян Сатуновский и, в большей степени, Всеволод Некрасов:

Первое апреля
первое июня…
Даже не поверю,
если ветер дунет.
Если он не дунет,
тоже не поверю…
Первое июня,
Первое апреля…

Четвертая нога Эрля — в мире абсурда (или парадокса, хотя не сказать, что между абсурдом и парадоксом — один шаг), и так далее: ног у Эрля бессчетное количество. При этом Эрль никому не подражает — он именно что исследует пространство букв, слов и смыслов, как это делали его предшественники. Некоторое время назад критик Игорь Гулин совершенно по другому поводу очень, как мне кажется, точно сформулировал суть обэриутского письма: «Письма, понимаемого не как сумма приемов или банализированный «абсурдизм», скорее — как катастрофическое состояние языка, когда у слов нет времени, нет сил означать то, к чему они привыкли. <…> Еще точнее так: слова, имена, ритмы, стили отказываются означать то, к чему привыкли, принимают здесь свои новые хрупкие, ненадежные роли из солидарности к говорящему, в качестве жеста поддержки поэту в его невозможном положении…» Эти слова, думаю, можно отнести не только к обэриутскому письму, но и к упомянутым текстовым опытам Крученых, и к текстам Сатуновского и Некрасова. И — к текстам Владимира Эрля, не продолжателя, но как бы современное воплощение русского авангарда.

 

Но писание текстов (и путешествия в заминированные поля букв, слов и смыслов) — не единственное, чем славен Эрль. Он знаток того самого русского авангарда, публикатор и исследователь поэзии ОБЭРИУ. Кроме того, в свое время он был одним из главных действующих лиц ленинградского самиздата — он был и составителем, и издателем, и, естественно, самиздатовским автором.
Он — отец-основатель арт-группы «Хеленукты» (1966-1972), в которую входили такие же, как он, увлеченные авангардом и обэриутами люди, в том числе Алексей Хвостенко, Александр Миронов, А. Ник (Николай Аксельрод) и другие: «Лучше нас никого нет, да и вообще никого нет…» Он, говоря коротко, один из главных людей советского поэтического (и не только поэтического) авангарда — второго авангарда или неофициальной, «той» культуры: в одном из редких интервью он так сказал по поводу своей книги «С кем вы, мастера той культуры?»:
«Я считаю, что сейчас время культуры вообще угасает. Сама культура угасает, а тогда еще что-то было. Я подразумевал, что пишу не о советских, не об официальных «мастерах», имел в виду то, что называют второй культурой, неофициальной. Но теперь все пришло к своему логическому концу… Увы…»

 

* * *
Его «Собрание стихотворений (тяготеющее к полноте)» на сегодняшний день — самый полный свод (в основном, поэтических) текстов Владимира Эрля (тут стоит заметить, что книг у Эрля вообще мало, четыре или пять, и все выпущены мизерными тиражами) — вышло несколько лет назад в крошечном издательстве «Юолукка» и сопровождалось какой-то звенящей тишиной. Сейчас там же готовится еще одна большая книга Эрля — та самая, о которой он рассказывал мне в январе. А глава издательства Олег Дмитриев сегодня написал: «Владимир Эрль — наш первый автор, с него началась «Юолукка»… Видимо, книгой Эрля, которая сейчас в работе и которой он не дождался, мы и закончимся. Очень даже символично».

плыл по волне размер стиха
и незаметно затихал
и успокаивался дух —
и тух…

Они меня не поймут
Игорь Вишневецкий

Владимир Ибрагимович. Я никогда не называл его так, разве что несколько раз в шутку, в самом начале знакомства. «Да, — отвечал он мне со всегдашним юмором, — я по-хорошему должен быть Ибрагим-оглы, но уж так получилось…»
Эрль всегда был для меня Володей, по его собственному настоянию. При этом мы оставались на вы.
Совершенно не помню, когда мы познакомились. Но уже весной 1990-го, то есть больше тридцати лет назад, когда я вернулся из поездки в Соединённые Штаты по образовательному обмену и добрался с вещами из аэропорта Шереметьево (в котором меня никто из домашних не встречал) на Речной вокзал, то родственники приветствовали в дверях с загадочным сообщением: «Тут у тебя живёт твой знакомый, этот, ну как его? Не произнести». — «Кто же?» — «Эрль», — исправила положение тогдашняя жена. «Как? А почему вы не сообщили мне в Америку?» — «Ну, мы думали, что ты знаешь, и что всё согласовано», — сказала бывшая жена. Я действительно как-то обронил: «Володя, если что, можете остановиться в Москве у меня». Но совершенно не предполагал, что он так скоро этим воспользуется. Тут в коридоре появился полувиноватый В. Э., напоминавший больше всего свои фотопортреты конца 1970-х, — худощавый, чуть ироничный — и, застенчиво улыбаясь сквозь пышные рыжие усы (бороды он тогда не носил), произнёс: «Я, если можно, поживу у вас ещё». Тесть, тёща и тогдашняя жена не возражали, и Володя прожил ещё целый месяц. Всё это время он занимался подготовкой к печати собрания прозы Вагинова (выверенное и откомментированное совместно с Т. Никольской, оно увидело свет через год в московском «Современнике») и второго, уточнённого издания двухтомника Введенского (был под редакцией Володи и М. Мейлаха напечатан в 1993-м в «Гилее», первое издание под редакцией М. Мейлаха вышло в «Ардисе» в начале 1980-х).
Как мы тогда уместились всемером — родители жены, Эрль, я с женой и сыном и французским бульдогом — в трёхкомнатной квартире, ума не приложу. Сын был перемещён в нашу комнату, Володе был препоручен французский бульдог. В неизбежном хаосе нашего дома (где каждый думал, что другие знают обо всём лучше, а в результате никто ничего не знал наверняка) Володя оказался лёгким жильцом. Себе он практически ничего не требовал, кроме крепчайшего чаю, и бесконечно курил «Беломор». Впрочем, в той квартире курили все, кроме тёщи, нашего маленького сына и бульдожки (сейчас я бросил курить, а сын, наоборот, закурил: его черёд бороться с общепринятым). Днём, когда я уходил преподавать в 57-ю школу, Володя либо тихо сидел над своими корректурами, либо бесконечно пропадал в «Современнике» (кто помнит тянущую нервы из авторов/публикаторов работу с советскими редакторами, тот поймёт почему), либо где-то ещё, но к вечернему обеду он возвращался. Думаю, бесплатный приличный стол был тем, что побуждало его задержаться у нас как можно дольше. Вообще он казался в свои 43 года довольно неустроенным и каким-то неприкаянным. Я бы сказал «как и следует быть поэту», если бы не знал на примере себя самого и друзей, что поэт может существовать иначе.

 

Моя жена сказала ему как-то: «Володя, давайте я вам хоть пуговицу пришью и рубашку постираю». — «Не надо, с пуговицей я сам (пуговица так и осталась непришитой), а рубашка у меня ещё одна есть!» К концу второго месяца проживания у нас Эрль, наконец, сменил рубашку.
Блеск и обаяние его проявлялись в разговоре, жесте, умении неожиданно подать написанное им и другими. Крайний авангардист в своих лучших вещах, он больше всего ценил точный жест за его однократность, и отнюдь не стремился превратить его, как нынешние актуальные сочинители в легко тиражируемый, пожираемый академической индустрией (и перерабатываемый её организмом в виде переводов, статей и т. п.) товар. Да я и не уверен, что он тогда (да и после) совпадал с актуальными по существенным вопросам. Совершенно случайно я в период его проживания у нас узнал о большой симпатии В. Э. к мыслителю довольно неожиданного для людей его склада толка. Дело происходило так. После сытного обеда, закурив над чашкой крепчайшего чая привычную беломорину, на крохотной кухоньке той самой квартиры, где с трудом можно было поместиться даже троим-четверым, Володя со спокойной чёткостью и одновременно с важностью, глядя в сторону окна и кухонных плит, произнёс:

В городском суде играет
духовой оркестр:
на скамейке подсудимых
сам Жозеф де Местр!

Я начал истерически хохотать, Володя лишь лукаво улыбнулся, хитро моргнув глазом. А, отсмеявшись, я подумал: «Суд-то — не Ленинградский ли городской? Где ещё оказаться автору «Санкт-Петербургских вечеров»?»
Уезжая, Володя подарил мне в благодарность собственный портфель, по его словам, «самую ценную вещь», которая у него была: «Храните его, вы этим портфелем владеете по праву!» Я был чрезвычайно тронут подарком безбытного поэта, тем более что знал, что Володю, как на рисунке Галины Блейх, вынесенном потом на обложку «Книги Хеленуктизм» (1993), чаще всего изображали в ту пору в широкополой шляпе, в плаще и с тем самым видавшим виды легендарным портфелем, в котором он носил виртуозно, с немалой выдумкой отпечатанные на пишущей машинке листки своих и чужих сочинений и корректуры, находившихся в процессе подготовки публикаций. Увы, практической пользы от подарка было мало: портфель оказался ветхим, ничего из своего я ни носить, ни держать в нём не смог, и очень скоро он был ликвидирован вместе с другим «художественным хламом», оставшимся после меня на квартире, где в 1990-м гостил Володя (включая рисунки друзей — то, о чём я жалею больше всего), после того как я расстался со своей тогдашней женой, а ведь тот самый легендарный портфель мог бы быть теперь передан какому-нибудь литературному музею. Володя, узнав о судьбе пропавшего подарка, сильно расстроился. Для него этот портфель был чем-то вроде живого существа.
Из собственных сочинений Володя придавал исключительное значение юношеской повести «В поисках за утраченным Хейфом», написанной в основной своей части ещё в 1960-е, когда автору было 18-19 лет. Название, понятно, отсылало к заголовку эпопеи Марселя Пруста в переводе Адриана Франковского, но в противоположность многим томам французского романа повесть Эрля была крошечной: всего несколько десятков страниц машинописи, трясясь над которыми как над величайшей ценностью, Володя всё-таки дал почитать сочинение мне. Действие повести происходит «в будущем», в 1970-е и в прошлом одновременно: одно из действующих лиц (точнее один из многих мужских и женских голосов) «Хейфа» поздравляет адресата «с наступающим 1663 годом». Причём пародия на многоголосный роман в понимании Бахтина здесь не главное. Главное, и предположение это основывается на общении с автором, — запись текста в машинописной версии: абсурдирующая разбивка внутри не помещающихся в строку слов, размывы краёв текста, лесенки и столбцы слов и знаков препинания, включение в прозу того, что мы бы сейчас считали «found literature» (или имитаций таких текстов, якобы написанных другими, — от энциклопедической статьи до частного письма; впрочем, Саша Скидан на основании разговора с Володей указал на целый ряд отнюдь не воображаемых авторов, подвергшихся в «Хейфе» графическому переосмыслению: Владимир Ленин, Лев Никулин, Евгений Пермяк; я тоже припоминаю рассказ Володи о включении в повесть «Апрельских тезисов»), наконец, стихов, которые оказываются в середине размыты, и мы получаем лишь остатки некоторых слов, состоящих из одной, максимум двух букв, например, «й», «ть», «ь», «г». Наконец, там, где возникает сюжетность, как в истории о пассажире, чья свежая платиновая коронка была без особых раздумий выдрана изо рта для восстановления работы заглохшего двигателя катера, мы попадаем в намеренно брутальный мир, живущий — как в последствии у московских концептуалистов — по законам слабо мотивированного эксцесса, мир, заставляющий задуматься о привычном и потому незаметном насилии, окружавшем нас.
Тут следует оговориться: приёмы, поставленные в Москве в 1980-е, что называется, «на поток», были у Эрля более эффектными в силу однократности и того естественного, не выпячиваемого артистизма, с каким они оказывались задействованы. Крепко запомнились и основанные на «небольшом смещении» неологизмы «Лен-ад» (от Ленинграда, я потом им активно пользовался), «экземен». Знал я и о Володином восхищении Беккетом, сделавшим ставку, если выражаться языком другого чрезвычайно ценимого Эрлем автора — А. Введенского, на уважение к «бедности языка», к «нищим мыслям» (что в мышлении Эрля, православного христианина, было куда более верной дорогой в Царствие небесное, чем изощрённое велеречие). Такой радикальной постбеккетовской прозы — или «как бы» прозы, потому что там присутствовали и стихи, — не писал в СССР в 60-е никто. Я также, как хорошо знавший авангардную музыку 1960-х, видел тут прямую связь не с чётко нотированной, а с суггестивной, метафорической, «рисовальной» записью тех или иных партий в партитуре, столь распространившуюся именно в то время, когда юный Эрль сочинял свою повесть, среди продвинутых подсоветских композиторов под влиянием, например, польской сонористики.
А реальное (или мнимое) присвоение в «Хейфе» кусков чужого текста с минимальным, но при этом очень ясным авторским смещением — ведь это тоже приём музыки ХХ века, получивший широкое хождение, начиная с партитур Стравинского. Читал я «Хейфа» одновременно с попавшим мне в руки машинописным томом «Под домашним арестом» Евгения Харитонова, и проза и прозостихи Володи, в том числе чисто графическое, машинописное её расположение выглядел в сравнении с графическим, машинописным расположением (очень изобретательным) прозы, стихов и прозостихов Евг. Харитонова более чем неплохо.
«В поисках за утраченным Хейфом» оказался во всех смыслах выдающимся текстом — сейчас, когда я знаю о литературе, о мире да и о человеке гораздо больше, чем в 1990-м, тогдашнее убеждение моё только усилилось, причём многократно.
Другой читанный мной прозаический текст — «Вчера, послезавтра и послезавтра» — я думал было напечатать в затеянном мной малотиражном журнале, да в силу того, что спонсор решил переключиться на другой проект, ни один из четырёх подготовленных мной номеров типографии не достиг. Этот текст, правду сказать, впечатлил меня куда меньше.
Однако любимой темой Володиных разговоров на рубеже 1980-1990-х был третий проект, из разряда уже настоящей, а не отчасти симулированной «found literature», так называемые «Письма тёмных людей» — абсурдирующе дословное, со всеми ошибками и, конечно, с добавлением Володиной виртуозной, но при этом чуть-чуть смещающей машинописной графики воспроизведение писем каких-то не слишком образованных корреспондентов с Северного Кавказа, найденных, если я не ошибаюсь, на съёмной квартире в Сочи. Речь шла о дальнейшем развитии работы с уже готовым материалом, которая началась в «Хейфе».
Небывалый артист пишущей машинки, Эрль, когда вышел зелёный том прозы Вагинова, подарил его с каллиграфической дарственной надписью (у меня никогда не было столь ясного и красивого почерка), вложив в том три листка дотошных поправок, не учтённых издательскими редакторами (повторюсь: кто работал с советскими редакторами — понимает почему; они умели тянуть из тебя нервы, но собственную работу исполняли далеко не идеально): листков, напечатанных на пишущей машинке очень странно и одновременно с поразительным изяществом — строчки раскачивались слева направо и обратно, как в стихах. «А автограф?» — поинтересовался я. — «Где?» — выразил недоумение Володя. — «На листках!» Володя написал в самом низу третьего листка, старательно воспроизводя корявый почерк, что у него всё равно не вышло, почерк его даже в корявости был превосходным: «Я тут НЕ ПРИ ЧОМ». «А подпись? Должен же я иметь полноценную коллекцию ваших автографов». — «Будет вам и подпись», — ответил Эрль и нарисовал, как неграмотные в средние века, крест.
Его жилище в ту пору было святилищем, куда допускались только проверенные друзья. Причина была простой. Помимо тьмы редких книг, которые были расположены по полкам в намеренно дезориентирующем порядке, там, рассованные по самым неожиданным местам, лежали рукописи друзей и подшивки уникального самиздата, например, комплект ейского «Транспонанса», который я с восхищением рассматривал. Володя больше всего боялся, что всем этим редкостям, цену которым он знал прекрасно, может не поздоровиться. Помню, что я подумал, что хочу иметь такую же библиотеку и личный архив. Теперь, после переездов с континента на континент и трёх разводов мало что уцелело от моего прежнего, тоже с умыслом подобранного собрания книг, архив рассеян по разным городам и хранилищам (что-то из отданного в казённые руки лежит в Пушкинском доме, что-то в Бременском университете), но собственный творческий архив сохранить удалось.
Из многочисленных историй, с Эрлем связанных, хочу рассказать одну — очень характерную. Мы все на рубеже 1980-1990-х начали активно ездить за рубеж. У Володи же, несмотря на приглашения, элементарно не было для этого денег. Он в ту пору жил на зарплату продавца газет в киоске «Союзпечати». Митя Волчек (который не даст соврать и поправит, если что) нашёл остроумнейший выход, который свидетельствовал и о его немалой щедрости: он купил у Эрля полную подшивку собственного «Митиного журнала» вроде как для коллекции. Теперь у Эрля были деньги даже на Америку, но он всё равно никуда не поехал. Помню воспоследовавший разговор, происходивший уже в Лен-аде. Стояла ранняя осень, Володя сидел на лавке и курил, я нависал с боку: «Но почему, почему вы никуда не поехали? Вы объяснить-то можете?» — сердился я. — «Видите ли, — Эрль начал с чуть наигранной полувиноватостью, — я посоветовался с коллегами по работе (имелись в виду продавцы и продавщицы «Союзпечати»), и понял, что они меня не поймут» (тут Эрль широко развёл руками). Я потерял дар речи, но сейчас мне ответ Эрля не кажется таким уж абсурдным. Он действительно десятилетиями жил без нормальной работы, на грани полной нищеты.
Настоящим культурным и текстологическим подвигом стал огромный посмертный том стихов и прозы Василия Кондратьева, подготовленный в 2007 году Эрлем и покуда в полном объёме не изданный. Вася и Володя не были, насколько мне известно, очень близкими друзьями, но Эрль узнал в Кондратьеве родственную душу — литератора, рано всё понявшего, очень ярко дебютировавшего и шагнувшего далеко за пределы не слишком уютного для него культурно-исторического контекста.
Я начал писать эти заметки 25-го сентября, когда Эрля не стало, а заканчиваю после похорон и отпевания 3 октября. Завтра, которое ещё не наступило с моей стороны земли, но уже начинается в вашем, Володя, городе, будет девять дней. Поэтому я выпью в память о Владимире Ивановиче Горбунове, более известном как «Владимир Ибрагимович Эрль», стопку хорошей водки. Светлая вам память, Володя, как дивно, как хорошо было с вами и в русской литературе, и в жизни!

 

Подборка стихотворений В.Эрля в «Этажах»

В Петербурге умер известный поэт и прозаик :: С.-Петербург :: РБК

Поэт, прозаик, текстолог Владимир Эрль (Фото: личная страница в Facebook)

В Петербурге на 74-м году жизни скончался известный поэт, прозаик, текстолог Владимир Ибрагимович Эрль. Об этом в соцсетях сообщили литературовед Николай Подосокорский и поэт Демьян Кудрявцев.

Владимир Ибрагимович Эрль (настоящее имя Владимир Ибрагимович Горбунов) во второй половине 1960-х годов входил в круг неофициальных литераторов Ленинграда «Поэты Малой Садовой», который получил своё название из-за места встречи: участники движения встречались на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы.

Был лидером литературной группы «хеленуктов» (неофициальная арт-группа, существовавшая в Ленинграде с 1966 по 1972 годы). С этого времени публиковался в самиздате (журналы «Часы», «37», «Транспонанс», «Митин журнал» и др.). Выпустил более 100 самиздатских книг как издатель (под марками «Палата мер и весов» и «Польза»).

Основная прозаическая работа Эрля повесть «В поисках за утраченным Хейфом» (1965—1970) представляет собой один из первых опытов применения в русской литературе приёмов, выработанных мировым литературным авангардом середины XX века: алеаторического письма, коллажа и др.

С середины 1980-х годов Владимир Эрль занимался преимущественно филологической и текстологической работой. Выступал в качестве текстолога и публикатора произведений Даниила Хармса, Константина Вагинова, Александра Введенского, Всеволода Петрова, Леонида Аронзона и др. Лауреат Премии Андрея Белого (1986 год, за критические выступления и текстологическую работу).

В Петербурге умер издатель и поэт Владимир Эрль

Фото: Архив ДП

В Петербурге на 74-м году ушёл из жизни Владимир Эрль, поэт, прозаик-неоавангардист, текстолог, издатель Хармса и Введенского, сообщили в Facebook медиаменеджер Демьян Кудрявцев и литературовед Николай Подосокорский. Причина смерти и дата похорон пока не называются.

Ведущий «Русское лото» Михаил Борисов умер из-за коронавируса Культура

Ведущий «Русское лото» Михаил Борисов умер из-за коронавируса

«Умер поэт Владимир Эрль, лауреат премии Андрея Белого, издатель, учёный. Друг Хвостенко. Ему было 73 года», — написал Кудрявцев.

Владимир Ибрагимович Эрль (настоящая фамилия — Горбунов) родился в 1947 году в Ленинграде. Эрль входил в круг поэтов Малой Садовой, был одним из лидеров группы «хеленуктов», преемников традиции футуристов и обэриутов.

Своей первой книгой сам Эрль называл «Книгу хеленуктизм», созданную в соавторстве, также он выпустил сборники стихов «Трава, Трава» и «Кнега Кинга», а также книгу критики и прозы «С кем вы, мастера той культуры». Главная прозаическая работа Эрля — повесть «В поисках за утраченным Хейфом» (1965–1970), образец литературного авангарда середины XX века.

С середины 1980-х годов Эрль занимался преимущественно филологической и текстологической работой. Эрль как издатель он выпустил больше 100 самиздатских книг (под маркой «Польза» и затем «Палата мер и весов»). Исследователь самиздата Борис Констриктор назвал Эрля «Паганини пишущей машинки» за необыкновенную для самиздата изысканность и аккуратность изданий. Выступал Эрль в качестве текстолога и издателя Даниила Хармса, Константина Вагинова, Александра Введенского, Всеволода Петрова, Леонида Аронзона и других писателей.

Эрль — лауреат Премии Андрея Белого (1986 год, за критические выступления и текстологическую работу).

Выделите фрагмент с текстом ошибки и нажмите Ctrl+Enter

Я всецело одобряю и приветствую

Когда живешь столь далеко, известия о смерти приходят приглушенными и обесцвеченными расстоянием. Слишком много закрытых почти наглухо окон и дверей по пути, звук еле слышен. В некотором смысле все уже умерли, как умер и ты, удаленность играет роль анестезии.

С Эрлем я, кажется, не встречался и не разговаривал лет двадцать пять, но, конечно, знал и об инсульте, и о его отчаянии по этому поводу. А лет десять назад заметил его на эскалаторе в метро, он спускался, я подымался, он меня не видел, а я смотрел на его бороду и шевелюру Робинзона Крузо и прочитывал изменившуюся внешность как знак протеста, он знал, чем был недоволен.

Наиболее близки мы были в самом начале восьмидесятых, когда мне нужны были источники о жизни обэриутов, и он снабжал меня уникальными документами, неопубликованными мемуарами свидетелей, знакомил с важными фигурантами событий. Это нужно было не столько для фактуры, сколько для ощущения свободы снования внутри материала. Эрлик жил тогда с Соней, очень милой и ловко подходящей для него, что было даже не трудно, а невозможно. Эрль, если сводить все сложное к простому, был человеком, постоянно разыгрывающим парадоксы. Сами по себе они не были разящими или разоблачающими, Эрль ценил какую-то культивируемую им странность и отстраненность. Эти парадоксы не были скальпелем, вскрывающим брюшину реальности, скорее, они были такими эстетскими головоломками, которые отсылали не столько к действительности, нуждавшейся в открытии, сколько к эстетике чуждости, которую он постоянно воспроизводил и цитировал.

Сила Эрля была в тщательности, которую он сознательно доводил до уже неразличимого по мелкой моторике перебора струн, так что иногда казалось, что играет он совсем беззвучно, мелодия была почти пунктирной. Звуки то угадывались (или это казалось), то пропадали, будто правая рука не прижимала гриф. Или, напротив, раздавалась какая-то какофония.

Это эстетство пунктуальности было редкостью для ленинградского андеграунда, расхлябанного по преимуществу и рыхлости неприбранного быта, и его роль в подготовке и издании Введенского и других принципиальна, Мейлах один бы не справился. Эрль был прирожденным текстологом, и тщательность, доведенная до абсурда, оказывалась здесь уместной.

Стихи и проза Эрля были приглушены фокусом времени совсем на других созвучиях, так лелеемый им черный юмор прочитывался отчетливее у Пригова и Рубинштейна, а его парадоксы представлялись изысканными безделками, которые непонятно, как употребить.

Конечно, Эрлик не казался душевным, потому что эмоции также пропускались через соединительную камеру по выпечке пирожков странной формы. Он, безусловно, был почти постоянно Чацким на балу; он порой нарочито подчеркивал свою неуместность, эксклюзивную странность. Но это казалось не столько орнаментом, факультативным украшением, сколько подчеркиванием пути, по которому не пошла культура. И с постоянной неуступчивостью, с какой-то порхающей легкостью пехотного танка Эрль прокладывал свою колею, которая становилась частью узора подпольной ленинградской культуры. Нотой, без которой аккорд не полон.

Я вспоминаю один старый Новый год, буквально в самом начале восьмидесятых, который мы небольшой компанией отмечали у Эрля до самого утра, пока не открылось метро. Все было вроде как обычно, разве что рождественский стол благоухал невиданными советской зимой виноградом и южными фруктами. Все было настолько мило, что не запомнилось почти ничем, разве что этой неожиданной сервировкой, которая казалась тоже изготовленной по формуле любимых Эрлем парадоксов, хотя была лишь следствием того, что он жил напротив «Маяковской» и знаменитого овощного магазина, где изредка продавалось то, что обычный советский человек видел только на иллюстрациях в книге «О вкусной и здоровой пище».

Но это рождественское воспоминание обладает какой-то принципиальностью; Эрль, казалось бы, постоянно выпячивал себя, обозначал свою особую позицию, но в общем и целом это был вид искусства, не омрачавший его подлинную деликатность, умение демонстрировать себя негромко, как апостроф, поставленный симпатическими чернилами, и дабы увидеть его, надо было включать особый свет.

И я, всматриваясь, вижу в этой типичной рождественской усталости от бессонной и вроде как счастливой ночи немного обесцвеченное лицо милой Сони с черной глубиной ее глаз, Эрлика с ломкой, изысканной шуткой на тонких губах, будто маломощный прожектор из глубины времени в состоянии осветить только частности, ничего вроде бы не значащие, но при этом ведущие за собой уже ушедшее время, будто лодка с заснувшим рыбаком тянет за собой тяжелые, полные сети. Чем полные? Уже не разберешь.

Михаил Берг

Владимир Ибрагимович, вам вообще нравится, когда вас называют Ибрагимовичем?

Нет. Уже не нравится.

Как вас называть?

Я Иванович вообще-то.

Тогда можно говорить «Владимир Иванович»?

Можно просто Владимир. Или Володя.

А почему вы себе выбрали такой псевдоним – Владимир Ибрагимович Эрль? Или это навсегда останется тайной?

Нет, Ибрагимович – это уже ушло в прошлое. Просто моя настоящая паспортная фамилия – Горбунов. Я в школе учил немецкий, английского не знал. И вот придумал себе псевдоним Эрль. А потом узнал, что это скорее американское, но из Англии пришедшее имя. Так и осталось. А отчество я себе придумал для полной, так сказать, интернационализации.

Владимир, я бы хотел, чтобы вы рассказали все, что вам известно, и, может быть, даже все, что не известно о тапирах.

О, вот у меня стоит деревянный тапирчик. Это когда-то Миша Мейлах сделал.

Можно его взять?

Конечно, потрогайте, только он пыльный. У меня очень много пыли.

Он какой-то подозрительно легкий.

Это пробковое дерево.

Он прекрасен.

Они вообще очень хорошие, милые существа. Они живут в Южной Америке и чуть-чуть в Африке, в Азии. И даже у нас в зоопарке, говорят, есть. По крайней мере один был. Я его угостил семечками, он взял у меня из руки эти семечки, улыбнулся и ускакал себе. А вообще вы помните фильм Кубрика «Космическая одиссея 2001»? Помните, с чего там началось человечество? Стоит артефакт, вокруг пасется стадо тапиров. Божественные съемки. Они очень странные существа. Взрослые тапиры такие сероватые или коричневатого цвета либо чепрачные тапиры, на них как будто попонка натянута. Но когда они рождаются, они совершенно разноцветные. Их не любят южноамериканские фермеры, потому что они становятся на задние лапки и начинают, как зайцы, есть плоды дерева и кору. Но про зайцев вы, наверное, лучше знаете. Вот. Они не умеют плавать, но когда им надо перебежать на другой берег реки, они бегут прямо по дну, под водой. Иногда захлебываются, и волна уже труп выносит. Или выбегают на другой берег, отряхиваются. Говорят, они очень хорошие. (Смеется.)

А как объяснить, что в ваших работах козы упоминаются чаще, чем тапиры?

Козы?

Да.

Не знаю. Так уж получилось.

Я посмотрел, у вас там была классификация не классификация… Список всех коз.

Да-да-да. Я действительно это посчитал. Пересчитал, на счетах отложил. Ну, козы очень часто в фольклоре и в сказках упоминаются. Коза-дереза, например, в русских сказках. Может, оттуда.

Там и козел, по-моему, был в одной графе.

Козел, да. Это немножко другое. «Песнь козла» – это, конечно, греческое слово «трагедия» по-русски. Но у нас обычно более распространено более ругательное обозначение – козел.

У меня такое ощущение, что вот эти перечисления и в вашей прозе, и в творчестве хеленуктов играют большую роль.

Ну да. Некоторая склонность к научности. Ведь понятно, что это, с одной стороны, шутка, а с другой – не очень шутка.

Фото: Uldis Tīrons

Если смотреть на шестидесятые годы, есть ли хоть какой-нибудь аспект, в котором их можно сравнить с сегодняшним днем?

Не знаю, у меня было много друзей в Питере. Частично в Москве, но в основном в Питере. И одним из своих учителей я называю Хвоста – Алешу Хвостенко. Я его просто очень любил. Про его живопись я ничего не могу сказать, но у меня даже одна работа сохранилась.

Мы с ним разговаривали в одном кафе, и он спрашивает: «Вам нравятся эти работы?» Там были выставлены то ли скульптуры, то ли живопись. И я сказал: «Нет, не нравятся». Он говорит: «Жалко. Это мои».

(Смеется.) Но они интересные, по крайней мере.

Да. Но если говорить о литературных объединениях, о кружках художников, певцов и так далее, взглянуть на доступные записи и воспоминания, создается впечатление, что это какое-то чрезвычайно богатое время.

Да. Да.

Какое у вас к нему отношение?

Я себя почему-то считаю очень поздним, но шестидесятником. Но шестидесятником не в политическом и общественном смысле, а эстетически. На моем веку, еще во время моей молодости, Бродский ходил по городу. И в одно время с ним был мой близкий друг Леня Аронзон. По-моему, замечательный поэт. Более интересный, чем Бродский. Потому что у Бродского… Он как учитель такой: очень у него все правильно. А у Аронзона было чтото свое.

Я имел возможность пообщаться с Константином Кузьминским, мы встречались недалеко от Нью-Йорка. И он очень артистично говорил, что ему Бродский не нравится, потому что Бродский все время пишет о смерти. Кузьминский говорит: «Вот я пойду на кладбище с девушкой, с вином, мы выпьем, я ее буду целовать… А у него повсюду смерть, смерть, смерть».

Нет-нет, это он зря говорил. Он вообще многое очень зря говорил.

Он как раз и сказал, что здесь были два фронта: бродскисты и эрлианцы, если так можно сказать.

Да, я помню это.

И кто победил?

Никто, по-моему. Все-таки теперешние молодые люди интонацией, манерой скорее ближе к Бродскому. На каком-то новом, конечно, уровне, но от Бродского идущие. Большинство. Мне, конечно, лестно, что «эрлианцы» и так далее, но таковых нету. Вообще.

Но если иметь в виду, что Бродский, может быть, даже верил, что поэзия способна изменить мир, то вы представляли совершенно другое течение, которое скорее можно считать авангардистским.

Ну да. Но не только авангардным. Например, традиционные поэты как-то даже не верят, что я люблю таких авторов, как Сологуб, Кузмин.

Вы любите Федора Сологуба?

Да. Замечательный поэт, по-моему.

Мне кажется, как раз очень правильный.

Очень правильный. Но вообще замечательный поэт.

И угрюмый.

Ну, угрюмый… Может быть. А почему бы не быть угрюмым?

(Смеется.)

Нет, у него своеобразный юмор был, у Сологуба. Правда, больше в прозе. В стихах меньше. Разве что в поздних стихах. Ой, меня вообще к классической поэзии приучил Аронзон. Он очень любил Баратынского, но больше всего, конечно, Пушкина. Он меня заразил Баратынским. Лично я обязан Аронзону, потому что я только от него услышал это имя.

Но все равно, даже если вам нравилась, условно говоря, классическая поэзия…

Не только классическая. Я не очень хорошо знал Кручёных. Я много читал Хлебникова, но Кручёных очень мало.

А вы встречались с Алексеем Кручёных?

Да. Два раза.

Он уже был преклонных лет, наверное?

79 ему было. Мы с поэтом Александром Мироновым вместе поехали в Москву на перекладных… На электричках. Мы доехали на попутках до Новгорода, там сели на электричку, кажется, до Вышнего Волочка… Все это бесплатно, конечно. Это было летом 1965 года. Мы там познакомились со СМОГовцами. Я подружился с Володей Алейниковым, увидел остальных. Мы сходили на Новодевичье кладбище, где захоронено то, что нашли от Хлебникова…

В смысле – нашли? Что же нашли?

По одной версии, нашли пуговицу. Неизвестно чью.

И это похоронили на Новодевичьем?

Да. Могила, и с ним похоронены сестра и родители, вместе в одной могиле. Скромная могила, и в изголовье просто маленький клен стоял. А уже потом привезли каменную бабу откуда-то…

Какую бабу?

Каменную. Чуть ли не скифскую.

Она там теперь стоит?

Лежит на боку.

Так… Значит, вы познакомились с Алейниковым…

И мне сказали адрес Кручёных. Мы к нему заявились прямо так, «звонок в дверь». Он сначала нас не пускал, а потом я сказал, что много Хлебникова читаю и так далее. Тогда он сказал, чтобы я ему прочитал на память стихотворение «Трущобы». Я и прочитал. Я с листа, что называется, запомнил. Я довольно много выписывал и переписывал стихов Хлебникова. И потом Кручёных пустил нас с поэтом Мироновым в комнату. Вот у меня тут все захламлено, а у Кручёных была вот такой величины маленькая прихожая, какая-то коечка, а дальше по всей комнате стояли стеллажи, как в библиотеках. Знаете, такие металлические, в которые можно книги вставлять, и они если передвигаются, то только по рельсам. Проход был только к окну, где стоял маленький стол, на котором были какие-то бумаги. Жалко, что я не придумал, о чем его спросить. Он с охотой говорил, но не очень интересно. То, что в Гражданскую войну надо было носить шелковое белье, потому что от остального были вши и так далее.

Это же интересно!

Ну… Интересно, но мне бы хотелось что-нибудь о Хлебникове. Или хотя бы о Грузии.

О Грузии?

Ну да, в которой Кручёных работал и жил, и Хлебников тоже был рядом, в Баку. Потом он нас сводил в молочный буфет, сказал, что мы, молодые люди, всегда голодные.

Он вам что-то купил?

Какие-то сырники, что-то дешевое. Правда, там было интересно: там при входе висели такие тяжелые драповые шторы, как раньше в парикмахерских, где можно было посидеть на стульчике, дожидаясь очереди. Такой предбанник, в котором стояли несколько человек, ждали освободившегося столика. Кручёных, конечно, сразу нас провел мимо очереди. Когда он зашел, с ним очень вежливо поздоровались официантки, то есть явно человек был частый посетитель. Кто-то ел, он меня пододвинул к столу, спиной почти в тарелку человеку, и сказал: «Ничего, они сейчас уходят». И действительно, они скоро ушли, мы как засели… Тогда из-за шторы вышел человек, похожий на Джигарханяна…

Армянин?

Нет, я бы не подчеркивал, что армянин, но на нем были брюки с генеральскими лампасами.

(Смеется.)

Хотя он был не в форме. И он строго сказал: «Как же, я же тоже пожилой человек, мы же стоим в очереди!» Вдруг Кручёных ввел такой полуфальцет-полу… Ну явно поставленный голос: «Сколько вам лет?!» Этот самый генерал: «Мне – шестьдесят восемь». – «А мне – семьдесят девять! Мальчишка!»

(Смеется.)

После этого он исчез, этот генерал… А потом мы вышли на улицу. Кручёных по дороге говорил довольно простые вещи. Например, как запомнить отличие ямба от дактиля, амфибрахия и анапеста. Он сказал, что надо произносить не анáпест, а анапéст.

Анапéст?

Да. Чтобы лучше запомнить, что в анáпесте на третий слог ставится ударение.

А! (Смеется.)

Во время таких праздных вещей подошел какой-то человек, и Кручёных сказал: «Ну все, я немножко занят, и поэтому мы распрощаемся». Через год я приехал, и он меня узнал. И что-то просил найти для Николая Ивановича Харджиева. Хотел что-то передать, я уже не помню. У него под диваном стояла большая корзинка, битком набитая рукописями. Там я впервые увидел «Малохолию в капоте», а сверху лежали…

Что это?

Это книжка Кручёных. Это скорее сборник цитат на излюбленное им слово. А сверху лежали рукописи. Он дал мне подержать, я аккуратно подержал. Он сказал: «Боже, да это же Хлебников!» И сразу вырвал из рук и убрал.

Как зовут вашу кошку?

Мне ее из Москвы привезли, из Подмосковья. Она из музея-усадьбы Дурылина.

Это кто был?

Сергей Николаевич Дурылин в советское время писал заметки об актерах, о театре, но в 1910-е годы и до революции он общался чуть-чуть с Розановым, с Флоренским. Но его почему-то не тронули, так и оставили ему эту усадьбу. А кошку я назвал по-простецки, Хню.

Хню?

Да.

А почему Хню?

У Хармса есть такой персонаж, девушка Хню. Но я ее зову и Хнюшечкой, и Хнюсенькой. А вообще, если полностью, то ее зовут Хнюсильда Ефимовна.

Почему Ефимовна? Ефим ее отец?

Да, папа – Фима.

Она еще и умная.

Очень умная. Кисонька, правда ты умная? Она родилась 14 февраля 2013 года. В этот день по католическому календарю День всех влюбленных, День святого Валентина. А по православному календарю на следующий день – День Трифона Мышегона. Он на иконах изображается как мужик с кошкой.

Расскажите, как погиб Аронзон?

Либо случайно, либо нарочно застрелился.

Но вы же были хорошим его другом, вы должны…

Мы поссорились.

Почему?

Он начал немножко диктовать условия, а я не люблю, когда мне их диктуют. И сопротивляюсь этому.

Из-за такой гибели он сразу принимает черты некоторой трагичности.

Да. Он, к сожалению, действительно очень часто говорил, что он не церковный человек. По-своему, наверное, верующий, но неправильный. Он считал, что если уйти туда, то это будет счастье, это будет освобождение от земных тягот, неприятностей и так далее. Вообще-то религия человеку говорит, что человек может попасть либо к богу, либо в ад. А он считал, что там такой рай, всегда.

Разве жизнь его и ваша была настолько сложна и тягостна, что нужно было как-то так ее рассматривать?

Ну не то чтобы очень сложна… Он пользовался определенным успехом. Когда он некоторое время работал в школе учителем, его ученики ценили. Но ему там надоело работать, он стал писать сценарии для научно-популярных фильмов, получал премии и так далее. И финансово это было… Какая-то метафизическая тоска у него была.

Но если посмотреть на ленинградский андеграунд, мне кажется, что сами участники его высоко ценили, однако за пределами Ленинграда он как бы терялся. То есть это было в каком-то смысле локальное явление. Поэтому я хотел спросить: если взглянуть на этот андеграунд формально – вот Бродский, который получил Нобелевскую премию, ребята круга «Голубой лагуны» или еще кто-то – что из всех этих явлений осталось и продолжается? Или это замкнутое явление, которое так и осталось в шестидесятыхсемидесятых?

Наверное, это осталось в прошлом. А сейчас мне очень нравится группа «АукцЫон». Это, может быть, не высокая поэзия, но это настоящая поэзия.

Ну так Фёдоров берет и Хлебникова. Они не только сами сочиняют.

Да. И Введенского. Великий поэт, между прочим.

А мне Олейников тоже нравится. Мне кажется, что должно быть по возможности смешнее все.

Ну, не знаю. Мне больше нравятся Введенский и Хармс. Но скорее все-таки Введенский. Я довольно много занимался Хармсом, и мы с Мейлахом начали и издали четыре томика его стихотворений. Нет, Олейников мне очень нравится тоже. Как это может не нравиться?

Но я ведь не зря спросил про шестидесятые годы и про то, что существовало множество литературных движений. Вот вы после этого из поэзии и прозы перешли на другую стезю, стали текстологом, то есть человеком, который направлен на сохранение того, что есть. Сохранение наиболее подобающим образом.

Ну есть такое.

В чем смысл такого сохранения, если вы сохраняете не свою живую традицию шестидесятых, а то, что, скажем, было написано в двадцатые, тридцатые или даже сороковые годы?

Нет, я не сохраняю традиции тех времен, я сохраняю тексты. Текстолог – это ведь… Вообще это сложный вопрос. Например, Хармс писал неграмотно. Многие считают, что это такая фишка авангарда. Это не фишка. Он жил какое-то время в детстве в Саратове. Потом он учился в немецкой школе. Потом наступила революция и изменение орфографии. Он все это перенес. Я на одном заседании слышал, что его неграмотность – это особое психическое состояние. Потеря как бы грамотности, то есть поскольку он писал почти… Есть поэты, которые носят стихи в себе устно и которые пишут с пером в руке. Он писал именно с пером в руке. И он как бы… Он слышал фонетически то, что писал, потому что его проза… Там нет таких ошибок, какие есть в стихах. Он писал некоторые простецкие слова, несколько любимых слов всегда употреблял. Но это у всех бывает. Он ставил хаотические знаки препинания. Нет, вопрос текстологии – это…

Хорошо, но если бы сохранился только текст Хармса и мы не знали бы ровно ничего о его личности? Часто бывает, что рукопись сохраняется, но мы не знаем, кто это написал. Тогда по этим признакам о том, что он сумбурно ставил знаки препинания и в каком-то смысле был неграмотен, мы могли бы восстановить ситуацию, где…

Нет. Нет.

Почему? Ведь ошибки о многом говорят. Скажем, Фрейд придавал им большое значение. Было бы смешно, если бы мы эти ошибки в речи человека, по которым Фрейд что-то там выявлял, удалили бы и сказали: «Ну, это случайность».

Не знаю, не знаю. Ситуация вокруг человека и та, в которой он живет, каким-то образом все-таки известна. А текстология – это только точный текст.

Но тогда можно задуматься над вопросом, что такое точный текст.

Точный текст – это правильно прочитанное слово. Он все-таки писал от руки, а не печатал на машинке.

Это понятно. Но если мы смотрим, скажем, на древнегреческие тексты, зачастую мы оказываемся перед проблемой понимания. И здесь допускается либо пропуск при переписывании, либо просто кто-то не смог прочесть и написал по-другому. И это пошло уже как отдельная интерпретация, которая вытекает из…

Да. Например, переписчики могли вставить отсебятину. Не понимая слова, которое входило в классический текст.

Ну да. Но тем не менее вместе с ошибками и интерпретациями переписчиков образуется как бы еще один более широкий текст, который включает в себя и ошибки, и отношение к переписанному, и хранение, и комментирование и тому подобное. То есть это огромная ткань жизни, текстов и людей.

Вы знаете, наверное, можно только чувствовать.

Чувствовать что?

Как правильно. И как неправильно. (Смеется.)

А кто дает вам возможность быть убежденным в собственной правоте?

Только я сам.

Так это хрупкий критерий.

Да, хрупкий. Но крепкий.

(Смеется.)

Нет, все-таки какой-то опыт у меня сложился. Я ему отчаянно, не полностью, но доверяю.

Этот опыт касается обэриутов и Вагинова или это распространяется и на другую литературу?

На правильное понимание текста.

Скажите, как вы в себе воспитали или как приобрели правильное понимание текста?

У меня были знакомые. Вот недавно умер один из первых моих литературных знакомых, Андрей Григоровский. Я об этом написал в фейсбуке, но никто не откликнулся, потому что он, очевидно, вел себя совсем отдельно и… Да. Но я всегда любил, когда мне дарили рукописи. Читая рукописи или их переписывая… Когда мне было 16 или 17 лет, я уже тогда делал что-то похожее на текстологию. Я мог, например, на что-то показать автору и сказать: вот смотри, у тебя «те-те-те», надо было сказать «ты-ты-ты».

Это уже больше похоже на редактора, чем на текстолога.

Ну, отчасти да. Хороший редактор – это не в советском смысле, в настоящем. А потом, я ведь и многие черновики Хармса читал. И видел, что пропущено, как заменено. То есть я как бы входил в его мысль, в его лабораторию. И видел, как что-то улучшается или что ему не нравится, что он, может, не сделал, но хочет изменить. Это как детективный роман. Читаешь, и открывается бездна.

То есть вы по анализу рукописей можете как бы следить за мыслью пишущего?

Да-да-да.

А потом уже эту мысль переносите на те варианты, где вы даже не видите рукописи?

Да. В этом смысле была замечательная книга Бонди «Черновики Пушкина». Это тоже примерно похожий процесс, только на Пушкине.

Скажите, пожалуйста… Это слишком прямой вопрос, но я где-то читал, что у вас довольно сложные отношения с… Вот вы сами сказали, что с Аронзоном рассорились, например. Не получается ли так, что текст для вас важнее, чем человек?

Наверное. Наверное. Можно допустить, что какой-то текст важнее… Но при этом я всегда себя одергиваю, что господь все-таки дал как главного человека, а не текст.

Если вспомнить булгаковскую евангельскую историю, где кто-то ходит за Иисусом и все время записывает, то вот такое превращение того, что человек делает и что он думает, в текст – оно вам кажется значимым? Вы этим занимались?

Нет.

Скажем, записывать за Аронзоном, что он делает? Или за собой?

Нет.

Но у вас же есть какая-то одна запись, где вы пишете, что вы видите, что делаете, и тому подобное. Это как литература?

Это как литература и отчасти даже шутка. Я действительно некоторое время записывал то, что происходит в жизни, как бы в записной книжке. Потом я увидел, что эти записи неинтересны.

Неинтересны?

Да.

Почему же? В этом чрезвычайно много интересного. Правда, это не высокая литература, но в этом безобразии что-то есть.

Все-таки хотелось бы, чтобы при этом была высокая литература.

Хармс – высокая литература?

Да. Да. Но когда он не в дневниках пишет. Дневники – это немножко другое. Слишком личное. Просто записные книжки бывают разные. Вот у Хармса это была и рабочая тетрадь, и дневник, и все вперемешку – и записи деловые и так далее. Очень часто в записных книжках есть законченные рассказы или законченные стихотворения, которые мы с Мейлахом переносили либо в стихи, – просто в комментариях дописывая, что это записная тетрадь, – либо в прозу. Вот Саша хочет все это печатать вместе: и дневниковые записи, которые вообще личные, например… Надо было бы вообще осторожно – не печатать.

То есть вы не согласны, что чем больше мы будем знать о писателе, тем лучше мы будем понимать его творчество?

Вы знаете, все-таки нас же интересует творчество, а не кишки.

Но это не ответ на вопрос. У Пруста есть собрание критических статей «Против Сент-Бёва», французского критика, который как раз считал, что мы должны знать по возможности больше об авторе, чтобы разобраться в его прозе. А Пруст говорил, что это ерунда.

Нет, понимаете, я хочу сказать, что у Хармса есть эротические записи. Которые никого не касаются.

Ну это как сказать. Были еврейские ученики, которые даже залезали к цадику под кровать, чтобы следить за своим учителем днем и ночью.

(Смеется.) Ой, кошмар.

Если мы, например, говорим о Михаиле Кузмине, у которого эротичность является существенной составляющей творчества, то не можем ли мы сказать, что имеет смысл и в текстологической, вернее, комментаторской работе использовать эти личные вещи, на которые направлено эротическое внимание?

Ну, с Кузминым все проще, мне почему-то кажется. Привлечь – не привлечь. Процитировать – не процитировать. Это не вызывает отторжения.

И это будет критерием, чтобы это не вызывало отторжения?

Ну да.

Но это опять-таки оценка вкуса.

И черт с ним.

Скажите, как умер Хармс?

Скорее всего, от голода в тюрьме. Тут в фейсбуке появилась следственная фотография – по-моему, вторая. Некоторые считают, что это вообще его мертвого засняли. Откуда они эту фотографию выискали? Скорее всего, он просто умер от голода. Причем не просто в тюрьме, а в тюремной психиатрической больнице.

Авторы, которыми вы интересуетесь, начиная с Вагинова и включая обэриутов, все очень веселые, то есть их творчество очень веселое. И ваши вещи шестидесятых годов, по-моему, тоже очень веселые.

Относительно.

При этом вы мне полчаса назад сказали, что это не так важно.

Ой, я, значит, немножко что-то не сообразил.

Или, может быть, я неточно сформулировал вопрос. Хорошо, переспрошу прямо. Если сравнить стихи Бродского со стихами того же Хвостенко, ясно видно, что у Бродского все чрезвычайно серьезно. А у Хвостенко там зачастую полно каких-то подколок, шуток.

Да-да-да.

Как вы относитесь к месту веселости в творчестве?

Положительно. С радостью. Я всецело одобряю и приветствую.

(Смеется.)

Видите, у обэриутов, даже у того же Олейникова, который был как бы наиболее веселым, все-таки, если призадуматься, веселость-то веселость, а за этим стоит вот какая-то человеческая душа.

Я об этом задумался в другом смысле. Я когда-то беседовал с Отаром Иоселиани, который вообще горазд был рубить с плеча. Он говорил о кинематографе Жака Тати и о Тарковском. И в частности, он рассуждал так, что если ему в жизни было тяжело, то просмотр фильма Тати ни в коем случае не сделает его жизнь еще тяжелее. Он оставит его с теми же проблемами, но новых проблем из-за этого у него не появится. А есть другое искусство, которое тебя так заворачивает, что… Музыка, в частности, довольно сильно действует: ты просто теряешься, теряешь ту малую долю легкости, которая у тебя еще была.

Есть такое, да.

И это можно считать двумя отношениями: или беречь человека и не наваливать на него еще груз какого-то экзистенциального ужаса, или же, наоборот, нужно с человеком расправляться, нечего этих идиотов плодить.

Не знаю. Если считать, что ты делаешь специально, чтобы человека ткнуть, что называется, носом во что нужно…

В говно?

Ну, во что нужно. Может быть, в себя.

Одно другому не всегда противоречит.

Да-да. То, может быть, это и неправильно. Вот Достоевский, например, как бы тяжелый писатель считается, и Беккет тоже. Но Беккет тем не менее радостный, а Достоевский как-то мне не нравится.

А сами вы какой писатель?

Откуда я знаю? Я в последнее время почти ничего не делаю.

Из-за болезни или просто надоело все на фиг?

Отчасти оттого, что надоело. Это у меня периодически возникают такие… Ну, когда я заболел уже совсем… Все-таки надо день или два свободных, чтобы приходила какая-то веселая мысль или строчка. Я вообще в жизни кое-что сделал, но мало. И с меня за это строго спросят.

Что же вы ответите?

Нет, действительно. Я всю жизнь как-то довольно удачно увертывался от социальных проблем.

Да, я заметил.

А сейчас я вдруг инвалид первой группы. То есть я имею право ударить на улице милиционера, и меня не посмеют арестовать.

А что, вы били их, что ли?

(Смеется.) Нет, но ведь хочется! Я не знаю, как у вас, но у нас хочется, хочется, ох как хочется! Нет, действительно, я, в общем-то, не писал социальных сочинений, не ходил на демонстрации и так далее.

Но это же может зачесться и как положительный вклад.

Нет.

Нужно было, что ли, ходить?

Наверное.

На Первое мая?

Да нет, на протестные демонстрации. На Первое мая я ходил когда-то, когда маленький был. И в пионерах был. И в комсомоле состоял.

Но в партии все-таки не были?

Нет. Нет, до этого я не скатился. Но я все-таки не ходил на общественные демонстрации, когда художники выходили с картинами у Петропавловки и так далее. Я только слушал. Ну и вообще никуда не ходил.

Так вы комментировали Хармса, чего еще ходить куда-то?

Ну, комментировал. Сидел на работе с пишущей машинкой и перепечатывал.

Я спрашивал у Аверинцева, что он делал, когда был путч…

А когда был путч, я пришел к знакомому на работу и мы вместе перешли от его работы ко мне в квартиру – я тогда жил на Гороховой, – принесли… как же он называется… то ли ксерокс, то ли еще что-то… На котором можно было печатать листовки. (Смеется.) Милицейская машина посмотрела на нас и уехала. Мы перешли дорогу на зеленый свет и поднялись ко мне в квартиру.

С целью?

Просто на всякий случай. Вдруг кому-то понадобится.

Но не понадобилось?

Нет.

Вы говорили о высокой литературе, а я почему-то вспомнил Вагинова. Даже не его самого, а его героя из «Козлиной песни», который собирает всякую ерунду. Какие-то жуткие сувениры, которые можно достать в том или ином месте, друзьям даже нравится. И он вполне экстравагантный такой человек…

А потом выставка в музее.

Да! А в конце концов создается такое чувство, что все это впустую, все зря.

Да.

Вот вы занимаетесь такими маленькими текстами, даже клочками текстов, комментируете. Вам не кажется, что это все тоже тлен?

Ну тогда уж вообще все тлен.

Что правда.

Правда, конечно. Но тогда уж вообще ничего делать не надо.

Я обратил внимание, что Хвостенко посвятил стихотворение вашей женитьбе. Да и вы сами очень странно высказываетесь относительно этого события – что этого не нужно было делать; а через год, когда развелись, сказали: «Слава богу».

Да.

Как же так получилось?

Ну вот такая была у меня женитьба неприятная.

То есть не нужно было?

Ну да. Я первый раз очень неудачно женился. Это было очень неприятно и нехорошо. Но потом я женился уже более удачно. А потом еще раз.

Еще более удачно?

Ну, в своем роде. (Смеется.)

Скажите, если я вот так думаю о вашем отношении к милиционерам и вообще к политике…

Да нет, милиционера, если он нормальный человек, вежливый, вполне можно уважать. Я видел таких людей. Порядочных, честных, вежливых. Правда. (Смеется.)

Но вы же не были за границей.

Нет, я только здесь.

Удивительно.

Как-то мне надо было купить чайник, и я увидел, что идет… Сказал: «Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы…» Он мне очень подробно объяснил, куда пройти и так далее.

Я просто хотел спросить в свете разговоров о серьезности и веселости: нельзя ли ваше искусство и ваше отношение к жизни охарактеризовать словом «эстетическое»? Чтобы было красиво.

Можно, конечно. Это и есть самое главное – эстетическое. Или этикоэстетическое. Можем не уточнять, но по-простецки можно сказать «эстетическое».

Я к тому, что советская власть, какой бы она ни была, была довольно-таки противной. Скажем, вожди советские: они ведь даже ворами-то толком не были – просто противные люди. И таких качеств было много. И в общепите, и на улице – всюду очень много было эстетически противного.

Было.

Вы же создали свое движение, которое, собственно говоря, изощрялось именно в форме, а не в изменении мира, я в этом вижу какую-то основу веселости и бегства от всего этого.

Да. Но бегство – не просто бегство, а отчасти сатира. Мы с Мироновым, уже, к сожалению, покойным, пришли в советское время в пышечную…

Пышечную? Пышки – это такие пончики круглые?

Да, колечки. Пять копеек стоила пышка. Автоматы их посыпали сахарной пудрой. Это было на улице Ракова, в полуподвальчике. Миронов наглым голосом стал говорить во всеуслышание, что вот они считают, что это по сорок пять грамм пышка, а ведь недокладывают грамм пять в каждую пышку! Тут начался скандал. Покупатели начали: «Да! Нет, и правда! Вот раньше!» (Смеется.) Ну и так далее. Потом мы не выдержали, расхохотались и ушли. Такой как бы… Евреинов это назвал бы «театром для себя».

Скажите, что за человек был Яков Друскин?

Не знаю. Я с ним всего два раза виделся.

Но у него были хармсовские рукописи, да?

Да. Мейлах выносил их из дома, я их доставал, нес с собой на работу вместе с пишущей машинкой и перепечатывал.

Если у вас была пишущая машинка и вы были самиздатовским источником, почему за вами КГБ не пришло?

Ну как сказать? Я не печатал ничего, что называется, политического. Никаких там листовок. Я маленькие книжечки делал, типа максимум шесть экземпляров. И я не торговал ими, а просто раздавал знакомым, друзьям. Ну, по-моему, у них тоже, видно, в мозгах что-то было, для них не имело никакого смысла…

И они всех вас оставляли в покое? Всю вашу, условно говоря, группу?

Да.

Здесь же довольно свирепое было КГБ.

Да, но тем не менее как-то обошлось.

Давайте поговорим о Введенском.

Пожалуйста. А что именно?

Как вы думаете, его пьеса называется «Елка у Иванóвых» или «Елка у Ивáновых»?

Иванóвых, конечно.

Но почему? Может быть, это просто не отмечено.

Нет-нет. Во-первых, кто из знакомых Введенского, в частности Друскин, называл бы «У Ивáновых»? Немножко резало бы ухо.

Ну это же не страшно. А что это за Ивáновы тогда? Или Иванóвы?

Ну Иванóвы – это те же самые Пузырёвы. Большое семейство Пузырёвых, которые на самом деле Иванóвы. Хотя Введенскому от учителя… Он же любил замечательного поэта Владимира Соловьева, предшественника Блока, у которого есть дословно то, что говорил Введенский. А именно: миром правят лишь смерть и время. А у Введенского была тройка: время, смерть, бог. Ну, в данном случае, по-моему, это важно.

Но это никак не объясняет, почему не Ивáновы, а Иванóвы.

Ивáновы, понимаете… Ну вот я знаю, что есть грузинские фамилии, кончающиеся на -дзе. Кончающиеся на -швили – это обычные фамилии. Вот так же Иванóвы – это очень распространенная фамилия, а Ивáновы – это такое более облагороженное название. Введенскому не было бы смысла их облагораживать.

Ну почему же? Там вообще в «Елке у Ивановых» нет ни одного Иванова. Есть только Пузырёвы, Петровы, Пестровы, Перовы и так далее. Так что Ивановы остаются какими-то неизвестными.

Нет, вот эти Островы, Перовы – это все того же рода фамилии, как и Иванóвы.

Можно ли сказать, что Перовы – это те же Иванóвы, только с маленькой буквы? Ну то есть там не люди, а иванóвы.

Да-да.

И поэтому они так легко умирают.

Может быть, может быть. А почему они все все-таки умирают? Загадка.

Когда лесорубы поют песню «Народ ты мой, сиротка», это посвящено Ивановым?

Ну, не думаю.

С престола смотрит Бог

И улыбаясь кротко

Вздыхает тихо ох,

Народ ты мой сиротка.

Это бог говорит.

Бог? Но там же сказано: «Лесорубы поют гимн».

Да, но что они поют? Они цитируют слова бога.

Какого бога? Которого?

Ну, главного. (Смеется.)

Владимир, если бы ученик 6-го класса Коля Крылов спросил вас, о чем пьеса Введенского «Елка у Ивановых», что бы вы ему ответили?

Про то, как большая семья готовится праздновать елку. Многодетная семья.

Но этим же еще ничего не сказано. Вряд ли этот молодой человек начнет читать из-за этого.

Ну, значит, не начнет.

Хорошо. Имеет ли смысл рассказывать сюжетную канву «Елки у Ивановых»?

Сначала девочка Соня Острова так огорчила няньку, что та ее зарубила топором. Тут, понятно, пришла полиция, няньку увезли в сумасшедший дом, а Соня Острова лежит с отрубленной головой в гробу. Ну и все дело идет своим чередом. Тихая семейная жизнь. (Смеется.)

Почему же там и молодая девушка Варя Петрова, и все остальные умирают?

Не знаю. Не знаю.

Как вам кажется, почему Варя Петрова остается живой, во всяком случае, в последней сцене не написано, что она умерла?

Ну, у всех бывают опрометчивости.

То есть вы неумирание называете опрометчивостью Введенского?

Да. Он просто забыл. Или, может быть, машинистка перепечатывала пьесу, пропустила…

Как вы думаете, когда происходит действие пьесы?

В 1898 году.

Почему же тогда нянька цитирует Ленина?

Ну, умная. (Смеются.) Ну а почему писарь говорит про Маркса? Цитирует Гюго?

Но есть ли в этом действии какие-то отсылки к реалиям 1938 года, когда пьеса написана?

Не знаю, не знаю. Решайте сами, на свой вкус.

Кажется ли вам, что, скажем, в последних стихах Введенского, а также вот в пьесе…

«Где и когда». Это последнее его произведение, дошедшее до нас.

Вы думаете, Введенский как-то уже понимал, к чему дело идет?

Наверное. Наверное. Судя по воспоминаниям, он побаивался сказать что-то не то вслух.

Ну потому что в первый раз его за это как раз и взяли. После того, как он про гимн царя что-то сказал.

Не знаю. Это легенды, я не хочу ихповторять. Может быть, он действительно хотел гимн царю спеть. Не знаю.

В чем разница между Хармсом и Введенским, если попытаться как-то сформулировать?

Введенский любил и нюхал эфир.

Да? Кстати, как это делалось?

Я сам не нюхал.

Почему? Вы же исследовали Введенского.

Но не нюхал. Введенский нюхал эфир с удовольствием. А Хармсу это не нравилось.

И это все различие?

Ну, в частности.

Хармсу нравились полненькие, а Введенскому – худенькие.

Не знаю.

Это из воспоминаний одной из жен Введенского.

Да, Анны Семеновны. Которую потом еще и Хармс соблазнил, по-моему.

А почему, как вы думаете, в пьесе два любовных акта? Между Пузырёвыми, отцом и матерью, при теле их дочери и между служанкой и Федором?

Ну, такова жизнь.

(Смеется.) Имеют ли эти любовные сцены какой-то более глубокий смысл?

Не знаю. Просто Введенский довольно много ходил… По своим делам.

То есть по бабам?

Да. И говорят, что он был очень влюбчивый. Почти сразу вспыхивал и так далее. К сожалению, чем это плохо, он мог подарить только что написанное стихотворение кому попало и не вспомнить, кому, зачем, почему. Собственно, почему от него не так много сохранилось произведений.

А Соня Острова что – сексуальная маньячка?

Не знаю.

Что же означает ее фраза «Мне свечи не нужны. У меня есть палец»?

Может быть, то самое и означает.

А когда она говорит: «Когда елку зажгут, я юбку подниму и всем все покажу», что она собирается показывать?

Ну, нижние части тела.

Зачем? Эксгибиционизм?

Может быть. Может быть.

Вы не задавали себе таких вопросов относительно Введенского?

Нет. А зачем это? Ну, хулиганил он так.

Тогда есть ли в «Елке у Ивановых» какой-либо смысл?

Конечно, есть.

Какой?

«Елка у Ивановых» зовет читателя идти вперед, прямо, с открытыми глазами.

Куда это?

Туда. (Смеется.) Она учит нас любить родину, любить животных. (Смеется.) Там же есть и сцена с животными.

И все-таки, за что вы любите Введенского?

За прекрасные стихи. Вот, например:

У моря я стоял давно

И думал о его пучине.

Я думал почему оно

Звучит как музыкант Пуччини.

И понял: море это сад.

Он музыкальными волнами

Зовет меня и вас назад

Побегать в комнате со снами.

По-моему, замечательно.

Как вам кажется, после Хармса, Введенского, Кручёных русская поэзия как-то развивалась или, наоборот, сворачивалась?

Ой! Хармс по-своему писал, немножко по-своему Введенский писал. Вот, кстати, Введенский и Хармс, чем они близки и в чем их можно сравнивать? Есть замечательная поэма Введенского «Кругом возможно Бог» и вещь Хармса «Лапа». Они, условно говоря, и «Лапа», и «Кругом возможно Бог», написаны, как бы вам сказать… Это путешествие в одном времени.

В космос?

Ну, в замогильное пространство. В «Кругом возможно Бог» персонаж Носов или Остроносов, у которого изначально нету головы, живет своей жизнью. У Хармса есть произведение под названием «Лапа». Оно очень сложное. Там ведь тоже житель земли уходит в небеса, где он встречается с Ангелом Капустой и другими персонажами. Он попадает в Древний Египет.

Как вы думаете, Введенский любил кошек?

Я надеюсь, что очень.

Но не факт, да?

Я надеюсь на лучшее.

В какой мере, как вам кажется, Введенский и Хармс впитали в себя образованность, культурность предыдущего периода, которым я считаю поэзию Серебряного века?

Молодой Хармс, который еще не писал стихов, любил читать стихи. У него был список стихов, как он выразился, «наизустных мною». И там был большой перечень – несколько стихотворений Сологуба, несколько стихотворений Гумилёва… Говорят, что он якобы в 1921 или 1922 году читал вслух стихи Гумилёва, но что-то такое добавил по поводу расстрела Гумилёва. Не знаю что.

Где добавил?

Публично. Он читал стихи, а ему строго сказали, что расстрелян и так далее, вот в газетах написано, как и почему. В общем, упрекнули его.

А как вы смотрите на Мейлаха как на комментатора Введенского?

Иронически.

Почему?

Потому что он ни хрена не понимает.

В каком смысле? Что там понимать?

Вот все и понимать, а не так, как он. Все время настаивает, что с детства Яков Семенович его учил, читал много дней подряд… Да ну его!

Но все-таки, что значит понимать Введенского? Что это означает?

Не быть Мейлахом!

Ну, это во-первых, а во-вторых?

Во-вторых, тоже не быть Мейлахом.

(Смеется.) Хорошо, это отрицательный пример, а есть положительные?

Любить Введенского, просто любить искренне. Просто любить. Любовь понимание и приносит. Ну как обычная любовь. Вот к человеку есть любовь, мы можем находить какие-то недостатки и так далее, а настоящая любовь все это исправляет.

Я хотел задать вам вопрос, который Веничка задавал себе в записных книжках, а именно: «Как вы смотрите на свою жизнь?»

Внимательно. (Смеются.)

Знаете, как Веничка ответил? «Поверхностно».

Ну, это тоже есть.

(Смеется.)

Есть некоторая поверхностность, которая вообще мне присуща. Поскольку я человек верующий и так далее, должен был бы более серьезно отвечать, но все путается.

Помогает ли вам бог?

Я думаю, да. Наверное.

Это предположение или знание?

Видите, я вот такой скользкий тип, я на все отвечаю уклончиво. Это как анекдот был про человека, который общался явно с американским шпионом. Его вызвали в КГБ, и он на допросе сказал: «Вот этот просил меня достать план завода, но я ему ответил уклончиво». Следователь говорит: «А точнее?» – «А пошел-ка ты!» (Смеются.)

Теперь я понимаю.

Я бы хотел сказать, что, конечно, бог помогает, и я это должен как верующий просто знать. Но в то же время это как бы хвастовство с моей стороны. Немножко стесняюсь.

Вам не тесно жить посреди своего прошлого? Все эти книги, вырезки…

Я понемножку избавляюсь. Я уже написал завещание, половину имущества я отдаю своим бывшим соседям, они мне помогали очень, а половину – своей любимой дочке…

А кошку?

Кошку? Я надеюсь, что она меня не переживет.

Здесь все меня переживет,

Все, даже ветхие скворешни

И этот воздух, воздух вешний,

Морской свершивший перелет.

Это кто?

Ахматова. «Приморский сонет». Очень хороший.

Фото: Uldis Tīrons

Глупый вопрос, конечно, но скажите, какое стихотворение вы бы хотели читать или слышать как последнее в своей жизни?

Совру.

Ничего. Это неплохо. Немножко можно врать.

Нехорошо. Мне бы, конечно, и Введенский очень нравился, и из Хармса что-нибудь. Было стодвадцатилетие Введенского в музее Ахматовой. Я там был, у меня там голос немного сорвался, но я немного почитал – по-моему, замечательно прочитал стихотворение «Приглашение меня подумать». Оно мне отдельными строчками вспоминается.

Известно, что Введенский дал указание Липавской, как следует читать его стихотворения. А как вы читаете? Как, вам кажется, нужно читать стихи Введенского?

Ну, я к нему прислушиваюсь, а читаю по-своему. Введенского легко читать почему-то.

Что самое главное, что вы поняли в жизни?

Хороший лимон…

Лимон?!

Да. Страшно люблю лимоны.

За что?

За кислоту.

Вы прямо так и едите, как яблоки?

Могу и так.

Это с детства у вас так?

Да, постепенно. Сначала нарезанный, потом целиком, с корочкой и со всем остальным. Сейчас, к сожалению, целый букет болезней…

Это к тому, что лимоны нельзя есть?

Нет, лимоны можно. Мне много чего нельзя. Фрукты почти все нельзя. Яблоки, не больше двух яблок в сутки. И воды не больше литра в день.

А водку?

Я очень люблю напиток под названием виски. И пью.

Что бы вы, Владимир, сказали в назидание следующим поколениям?

Да идите в задницу!

(Смеется.)

Я хулиганю, конечно. В назидание ничего не скажу. Надо читать, надо любить книги.

Если бы вам сейчас приходилось воспитывать не кошку, а, скажем, внука или внучку, вы бы посоветовали что-нибудь прочитать?

Диккенса.

Что именно?

Тридцать томов.

Все тридцать? Или, может, «Большие надежды»? Или «Дэвида Копперфилда»?

«Дэвида Копперфилда» обязательно.

Вы бы посоветовали читать Хармса, Кручёных, Олейникова и Вагинова?

Ну, если бы попался, я бы не отнимал.

Хорошо, но что бы вы дали после Диккенса?

Русскую классику. Хорошую прозу, хорошие стихи. Того же Пушкина, Лермонтова. Лермонтова как прозу читать захватывающе.

А из XX века?

Не знаю. Не знаю. Я бы одного советовал, потом другого, третьего. Может быть, Платонова.

Как вы думаете, нужно ли Введенского включить в обязательные программы?

Я бы включил, ох, я бы включил.

С какого класса?

С пятого! Ну, не знаю.

Но его стихи же довольно угрюмые.

Ничего, пусть терпят.

современная история фамилии, значение фамилии Джес-Эрль, родословная • Фамилии.инфо

Все фамилии • Фамилии на букву «Д» • Джес-Эрль

Основные исторические сведения о фамилии

Джес-Эрль: происхождение, упоминание, значение

Фамилия Джес-Эрль

Происхождение: Актёры озвучивания

Город: Медынь | Калужская область

Пол: Женский

Первые упоминания: 1946 г.

Популярность фамилии: 34%

Показать упоминания фамилии Джес-Эрль из неофициальных источников

Загружаю..

Произошла ошибка, попробуйте обновить данные
Если ошибка будет повторяться, попробуйте позже.

Нашли ошибку в описании или хотите добавить информацию о фамилии «Джес-Эрль»? — Напишите нам или оставьте комментарий ниже.

Мы нашли такую информацию о фамилии Джес-Эрль: происхождение, значение, историю зарождения фамилии Джес-Эрль, год появления. Загрузить архив фамилии

Поиск Джес-Эрль в социальных сетях

Мы проанализировали статистику по фамилии Джес-Эрль в социальных сетях

Родились: Емва | Коми

Проживают: Нальчик | Кабардино-Балкария

Учились: Волжский филиал Современной гуманитарной академии

Семейное положение: Свободен

Политические предпочтения: Индифферентные

Главное в людях: Н\д

Главное в жизни: Развлечения и отдых

Отношение к курению: Негативное

Отношение к алкоголю: Положительное

Мировоззрение: Конфуцианство

Обсуждение фамилии Джес-Эрль в социальных сетях

Найдите все комментарии о фамилии Джес-Эрль, которые оставили пользователи. Напишите свою историю для фамилии Джес-Эрль. Джес-Эрль на Facebook, ВКонтакте и Одноклассниках

Концентрация людей с фамилией Джес-Эрль на карте Google по оценкам социальных сетей

Смотреть похожие фамилии с Джес-Эрль: Дарницкая | Дегаев | Дешеулин | Догадайлова | Данилен

Современная русская Фамилия Джес-Эрль берет свое начало c 1946 г. Актёры озвучивания — это профессия, от которой произошла фамилия в городе Медынь | Калужская область. Женский — преобладающий пол данной фамилии, данная фамилия не очень популярна среди населения, всего 34%. Вы также можете ознакомиться с отчетом об упоминании фамилии Джес-Эрль в социальных сетях, мы подготовили сводный отчет

Смотреть происхождение современной русской фамилии Джес-Эрль в Большой Российской энциклопедии. Узнать историю фамилии Джес-Эрль и родословную

Видео недели. «Что такое Сайгон?» Татьяны Ковальковой

 

Нужно ли признание тому, кто признан самим собой и кто честно и трезво даёт отчёт самому себе? Требуется ли осознание собственной правоты поэту, который не задумывается о поэзии, но живёт ею? Вопросы сложные и непраздные, особенно в нашу эпоху непререкаемых авторитетов и патентованных стихотворцев, в которую, если не признан большинством,  то вроде как и не существуешь.

Не ответ, а пример того, как можно однозначно, но мягко уклоняться от объятий Большого дискурса, показан в телефильме «Что такое Сайгон?» Татьяны Ковальковой. Небольшой фрагмент первой части снятой в 1988 году документальной повести о знаменитом кафе был просмотрен мною многажды; видимо, пришло время его прокомментировать.

Город Петра на Неве, но тогда ещё носящий имя Ленина. Малая Садовая. Собачий садик. Высокий, статный мужчина. Скуластое лицо, пышные усы, шейный платок, широкополая шляпа, безразличие к футболу (насчёт этого факта я справлялся у Александра Скидана) – Михаил Боярский здорового петербуржца. Не просто элегантный, а денди. Это Владимир Ибрагимович Эрль, поэт. На первый вопрос «Какое отношение вы имеете к «Сайгону»?» он отвечает, очаровательно улыбаясь: «Никакого». Именно такое острое (английское?) начало беглыми штрихами прочерчивает стратегию дальнейшего интервью.

Жиль Делёз находил в сердце очарования крупицу безумия; очарование Эрля словно бы позаимствовано у кошачьих, у Чеширского Кота и кота Бегемота. Эрль легко играет словами («Искусство, в конце концов, принадлежит народу»), уснащает речь простыми, но при произнесении остранняющими её словами (прислушайтесь, как он говорит «чашечка»), слегка смещает даже звучание (настойчиво называет приснопамятное кафе «СайгАном», порождая невольные отсылки и к французскому, и к среднеазиатскому). Это очарование – не поза, оно проросло изнутри, будучи порождено сгущённой реальностью, весьма далёкой от советской.

И всё же в этом эрлевском очаровании есть нечто от железного кулака в бархатной перчатке: сначала поэт мягко, но чётко разграничивает пространства «Сайгона» и кафетерия на Малой Садовой, далее проясняет генезис мест встреч поэтов и художников  за чёрным ароматным напитком и вплотную приступает к изложению истории тех, кто «сказали очень веское слово в литературе» – «поэтов Малой Садовой» и группы «хеленуктов».

Услышав эти неведомые им слова, почитатели Большого дискурса должны поперхнуться от такого самомнения, затем принять пристойный вид и, обратившись к иерархиям, подвергнуть кощунственные речи осмеянию, критике и анафеме (именно в таком порядке). Большой дискурс тем-то и знаменит, что распределяет всех по рядам, ставя этого в первый, а того – в третий. И в этом его омерзительность, так как он превращает пространство и историю, изначально не имеющих рангов своих элементов, в нечто, попахивающее кирзовыми сапогами. А тут ещё какой-то Эрль, который ничего внятного не говорит о хеленуктизме («Этимология этого слова таинственна»), но заявляет о его претензиях на Литературу. Где доводы? Где аргументы и факты?

А они и не нужны, если, как Эрль, жить (скромно) и работать (много). Корпеть над текстами, собирать автографы, соединять слова, пить кофе на Малой Садовой. Не думать об иерархиях, но создавать тексты и издавать книги, которые не придутся по душе большинству, но не будут забыты немногими, пусть единицами. Это, на самом деле, важно, так как история имён, «сделанных» большинством, свидетельствует о том, что её продолжительность прямо пропорциональна их короткой памяти. А немногие, те, кто твёрдо помнит, и снова и снова читает Вагинова, Поплавского, Кондратьева, Драгомощенко, Эрля и других, дарит им историю долгую и непрерывную.

 

 

 

 

Алексей Тютькин

 

 

---

Тумба Адель/Elen 65 Дуб Эрле с умывальником Elen 65

Условия возврата и обмена

Компания осуществляет возврат и обмен этого товара в соответствии с требованиями законодательства.

Сроки возврата

Возврат возможен в течение 7 дней после получения (для товаров надлежащего качества).

Обратная доставка товаров осуществляется по договоренности.

Условия обмена и возврата товара надлежащего качества. Потребитель вправе отказаться от товара в любое время до его передачи, а после передачи товара — в течение семи дней. Товар не должен иметь следов эксплуатации, должны быть сохранены его упаковка, товарный вид, потребительские свойства, пломбы, фабричные ярлыки, а также все полученные от продавца документы (товарные чеки, гарантийный талон, инструкция по эксплуатации). Не подлежат обмену и возврату товары надлежащего качества, если они могут быть использованы исключительно приобретающим его покупателем Обменять приобретенный товар надлежащего качества Вы можете на аналогичный товар той же стоимости или на другую модель, доплатив магазину разницу в цене. В случае обмена или возврата товара надлежащего качества покупатель оплачивает транспортные услуги. Обмену и возврату не подлежат товары, указанные в Перечне непродовольственных товаров надлежащего качества, не подлежащих возврату или обмену, утвержденном Постановлением Правительства РФ от 19.01.1998 № 55. В частности, обмену и возврату не подлежит мебель для ванных комнат. Условия замены и возврата товара ненадлежащего качества. • Замена или возврат товара с выявленным в процессе эксплуатации скрытым производственным дефектом (существенным недостатком*) производится на основаниях и в сроки, установленные Законом РФ «О защите прав потребителей». • Для предъявления требований о замене или возврате приобретенного в Интернет-магазине товара Вам нужно написать заявление и отправить его нам на электронную почту, принести в офис либо отправить по почте. Срок ответа на заявление Покупателя составляет 3 — 5 рабочих дней с момента получения такого заявления. О вынесенном решении мы незамедлительно сообщаем по контактам, указанным в заявлении.

Ник Ральстон, тянущий грузовики или перевозящие грузовые автомобили, наслаждается ролью возврата.

Жизнь в сегодняшней НФЛ непроста для защитника. Когда-то стандартная роль в каждой команде, постоянный защитник стал редкостью среди составов современной эпохи. Неважно, что многие из величайших рыцарей, которых когда-либо видел этот спорт, сегодня на самом деле ошибочно обозначаются, когда их называют бегущими беками. Эрл Кэмпбелл. Джон Риггинс. Франко Харрис. Джим Браун. Формально все были защитниками.

В наши дни, однако, это невзрачная работа, которая рассматривается как старомодный пережиток того, каким была игра когда-то. Три ярда и облако пыли и все такое. Собственно, именно так это нравится защитнику Cowboys Нику Ральстону.

«Я думаю, что я больше люблю возвращаться назад», — заявил 24-летний незадействованный свободный агент в четверг во Фриско. «Тот, кто очень крутой, делает всю грязную работу. Я могу кое-что делать вне поля боя, но я думаю, что одна из моих лучших черт — это то, насколько я физически подготовлен, и готовность бежать с головой вперед до полузащитника ».

Поклонники Cowboys, конечно, вызывают в воображении образы Дэрила Джонстона, читая это.Крепкий как гвоздь защитник, которого они называли «Лось», сделал десятилетнюю карьеру, прокладывая путь для лидирующего игрока лиги. НФЛ даже заняла позицию защитника в Pro Bowl из-за его вклада в династию Далласа 90-х годов. Но Ралстону было всего три года, когда Джонстон ушел из футбола, так что он не обязательно пытается занять чье-то место… даже при том, что он, без сомнения, знает о лучшем защитнике в истории команды.

«Я всю жизнь рос фанатом Cowboys», — признался Ралстон.

Уроженец Техаса, его школьная команда в Аргайл принимала участие в трех чемпионатах штата, пока Ралстон был там. Так что даже при том, что он новичок, он не новичок на стадионе AT&T.

«В последний раз я был там перед этой прошлой игрой [предсезонный матч« Ковбоев »против Хьюстона на прошлой неделе) был финалом штата в моем старшем классе. Двойная потеря сверхурочной работы, и у меня было 54 переноса. Это оставило во рту горький привкус, поэтому вернуться туда и оказаться на том поле было для меня особенным ».

Ральстон не был выбран на драфте НФЛ 2021 года.Через несколько минут после окончания драфта ему позвонили несколько команд, но он решил подписать контракт с Далласом. Это было началом новой главы, которая, наконец, подошла к концу довольно неопределенной.

«Это был долгий путь», — объяснил Ралстон. «Я рано окончил среднюю школу, уехал в штат Аризона на четыре года и закончил тем, что перевел свой последний год в Луизиана-Лафайет, а затем преуспел там. А потом COVID поразил и закрыл профессиональные дни, так что мне пришлось тренироваться еще год.Выполнять всю эту работу еще один год — каждый день по шесть часов в спортзале и на поле — чтобы увидеть, что я здесь? Это просто благословение от Бога, и каждый день я пользуюсь своей возможностью ».

Но даже если фанаты Cowboys не знают Ральстона по имени, есть большая вероятность, что они его видели. Потому что во время пандемии он был не только в спортзале и на поле.

«Я тащил грузовики», — смеялся Ральстон над своей тренировкой, которая стала популярной в социальных сетях еще в 2020 году.»Вы не смотрели это видео?»

#MakeFullbacksGreatAgain pic.twitter.com/sxbS6DWdXO

— Ник Ральстон (@ NickRalston22) 10 апреля 2020 г.

Но Ралстон знает, что для выживания в финальном раунде сокращений в Далласе потребуется нечто большее, чем просто вирусный трюк. Потребуется исключительная особая командная игра.

«Я думаю, что это определенно ключ к попаданию в список из 53 человек», — сказал Ралстон. «Я должен быть универсальным как в нападении, так и в особых командах. Но я думаю, что с моим типом телосложения и набором навыков я могу играть много разных позиций на нескольких этапах.”

Ральстон может оказаться в выигрыше из-за травмы защитника Сево Олонилуа в конце сезона, но это не значит, что он стоит в воротах. Новичок в значительной степени полагался на наставничество, которое он получал от ветерана из списка лучших, с которым он делит бэкфилд.

«Зик такой умный и отзывчивый. Я просто пытаюсь впитать все от него, как губку. Мы в кинозале, и он тренирует меня на позиции защитника, — сказал Ральстон об Иезекииле Эллиотте. «Он дал мне советы по блокировке бега, созданию пространства, уровню площадки и защите прохода.Он тренировал меня сегодня по бегу по маршруту. У него особенная спина, и он хороший парень. Он действительно хорошо относится к новичкам ».

В свою очередь, Ралстон надеется на шанс сыграть с Эллиоттом правильно по воскресеньям, поставив на карту свое собственное тело, чтобы открыть дыры для двукратного чемпиона по быстрому бегу.

И молодой защитник наслаждается возможностью выполнить это описание работы с возвратом … и, возможно, прикончить нескольких противостоящих защитников.

«Я думаю, что это просто что-то, что укоренилось во мне с тех пор, как я был маленьким ребенком, выполняя упражнения в Оклахоме», — сказал Ралстон, ухмыляясь, когда он дважды стукнул себя по лбу прямо там, где должна была быть накладка на бампере его шлема.«Просто вставь два винта им в грудь и взорви».

Глаза Ника Ральстона, возможно, действительно сверкнули, когда он это сказал. На всякий случай, если возникнут сомнения в том, настоящий ли он защитник.

Новости Cowboys: всплывает Прескотт, обновления COVID, потеря ИК-излучения, выстрел с дрона «Hard Knocks»

Вид 16 товаров

32 потенциальных торговых объекта, по одному от каждой команды НФЛ

Вид 8 шт.

60 фото галерея Cowboys 2021 UDFA class

Вид 60 фото

Французский ресторан Marché Bacchus открывает ежедневный бранч

СЕВЕРО-ЗАПАД — Бранч проходит полный рабочий день в Marché Bacchus, французском ресторане на берегу озера Жаклин в Desert Shores.Бранч в ресторане открыт с понедельника по субботу с 11:00 до 15:00. и воскресенье с 10.00 до 15.00. Посетители могут выбрать такие блюда, как яйца Бенедикт, курица и вафли, бананы, блины Фостера, блины, креветки и крупа с трюфелями, бургер с беконом в бистро, круассан с салатом из лобстера, салат из морепродуктов или жареный стейк. Бездонные мимозы начинаются от 25 долларов. [EaterWire]

ЛАС-ВЕГАС — Поскольку South Point 400 направляется к гоночной трассе Las Vegas Motor Speedway с пятницы, 24 сентября, по воскресенье, 26 сентября, на гонку плей-офф серии NASCAR Cup Series, кажется уместным, что новый виртуальный ресторан принесет любимую еду фанатам. через доставку.Роберт Эрл и его Virtual Dining Concepts объединились с DoorDash, чтобы доставить NASCAR Refuel с фаворитами с гоночной трассы. Посетители могут заказать заправляемый бургер с засахаренным беконом, плавленым американским сыром, чили и макаронами с сыром или с котлетой из говяжьего фарша с американским сыром, покрытой слоеным хот-догом и засахаренным беконом. Догвичи Талламенто с перцем и американским сыром, бутерброд с сыром Дарлингтон и перцем, детские блюда и жареные яблочные пироги завершают меню.Чтобы сделать заказ, зайдите онлайн. [EaterWire]

ГАЛЕРЕЯ НА ЗАКАТЕ — Great American Foodie Fest возвращается 24-26 сентября с изобилием грузовиков с едой. Новинка этого года — онлайн-заказ, чтобы не стоять в длинных очередях. Билеты стоят 10 долларов у выхода и 7 долларов онлайн. [EaterWire]

EASTSIDE — Cleaver, стейк-хаус от Nectaly Mendoza, временно закрыт после пожара в комплексе. «К счастью, никто не пострадал, и мы сможем открыть его, как только будет сделан ремонт», — говорится в сообщении ресторана в Facebook.[Facebook]

ЛАС-ВЕГАС — Wing Zone планирует открыть пять новых магазинов в городе в 2022 году. Capriotti’s Sandwich Shop приобрела сеть, вдохновленную ночными закусками, когда основатели учились в колледже Университета Флориды в 90-х годах. [Ешь это не то]

Подпишитесь на Новостная рассылка Пожиратель Вегаса

Подпишитесь на нашу рассылку новостей.

3900 Paradise Road Suite D-1, Лас-Вегас, NV 89169

Роджер Эрл Уэйд | Новости, Спорт, Работа

1934-2021

Наша семья глубоко опечалена потерей нашего отца, бабушки, друга, брата и дяди, Роджера Эрла Уэйда.Роджер вернулся к нашему Небесному Отцу 28 августа 2021 года, танцуя в объятиях своей жены.

Роджер родился 4 мая 1934 года в Огдене, штат Юта, в семье графа К. и Эммы Уэйд. Роджер был старшим из четырех детей. Роджер обладал невероятной рабочей этикой, и любой, кто работал с ним, согласился бы. Он усвоил эту рабочую этику, работая бок о бок, помогая своему отцу, который был генеральным подрядчиком. Он учился в школах Огдена и окончил среднюю школу Огдена. Он окончил Вебер-колледж, а затем поступил в Государственный университет Юты, где получил степень бакалавра в области машиностроения.

Роджер служил в армии США во время Корейской войны. Он закончил школу лучшим в своем классе в Форт-Орд, Калифорния. Роджер встретил любовь своей жизни Клайдин Грин в Университете штата Юта, и они поженились 20 июля 1962 года в храме Логан, штат Юта. Эти двое жили в Огдене, штат Юта, а затем переехали в Рой, штат Юта. Роджер и Клайдин были благословлены пятью детьми: Кери, Ками, Ким, Скотт и Кэти.

Роджер 30 лет работал инженером в Hercules Incorporated. Роджер был преданным членом Церкви Иисуса Христа Святых последних дней и служил в различных должностях, в том числе в качестве миссионера в Огден-Канарских островах в течение 15 лет, а также в качестве храмового работника в храме Огден, штат Юта.

Роджер любил путешествовать, включая множество поездок на пляж, круизы, Австралию, Фиджи, парки Диснея, Гавайи, Карибское море, Мексику и многие другие места и приключения. Многие были благословлены его примером, проявлениями любви и доброты. Его будет очень не хватать, пока мы не встретимся снова.

Роджеру в смерти предшествовали его жена (Клайдин), его родители, родители Клайдена (Клайд и Неома Грин), брат (Стив) и родственники (Дэвид и Лорна Чагг).

У Роджера остались дети: Кери (Джефф) Холли, Ками Билл, Ким (Аарон) Холл, Скотт (Дженнифер) Уэйд и Кэти (Джастин) Дженсен, его братья и сестры; Шэрон (Джаред) Кроули, Монетт О’Киф, невестка; Конни (Уэйд) Блейкли, 16 внуков; 4 правнука, и он был рад приветствовать своего пятого правнука в ноябре.

Похороны

состоятся в пятницу, 3 сентября 2021 г., в 11:00 в часовне Хантсвилля, 277 S. 7400 E. Huntsville, UT 84317. Посещение с 10:15 до 10:45 Погребение на городском кладбище Огдена.

Услуги под руководством Myer Mortuary 5865 S 1900 W Roy, Юта.

Отправьте соболезнования семье на сайте www.myers-mortuary.com

№ 21/19 Футбольный превью: № 23/23 Луизиана

№21/19 Техас (0: 0) против 23/23 Луизиана (0: 0)
4 сентября 2021 г.
Где: Остин, Техас
Стадион: Даррелл К. Ройал — Техасский мемориальный стадион
Время: 15:30. CT
TV: FOX (Тим Брандо, Спенсер Тиллман)
Radio: Longhorn IMG Radio Network (Craig Way, Roger Wallace, Will Matthews)
Spanish Radio: Longhorn IMG Radio Network: Dr Rubén Pizarro-Silva , Хесус Мендоса

ОТКРЫТИЕ НАДПИСИ

• Техасский университет начинает свой 129-й футбольный сезон в субботу, когда Лонгхорны встречаются с Луизианой на Даррелле К. Роял — Техасский мемориальный стадион в Остине, штат Техас.
• Техас входит в кампанию 2021 года с 923 победами, что является четвертым по величине в истории американского футбола. UT держит рекорд за все время — 923-378-33 (0,704).
• Лонгхорны — 105-20-3 в первенстве сезона. В прошлом году началось с победы в открытии сезона над UTEP, 59-3
.
• Луизиана вступает в кампанию 2021 года вслед за сезоном 10-1 (7-1 Sun Belt) под руководством главного тренера Билли Нэпьера.

ВСЕВРЕМЕННАЯ СЕРИЯ

• Программа «Техасский футбол» встретится с Луизианой в третий раз в истории команды, и впервые для «Лонгхорнс» под руководством главного тренера Стива Саркисяна .
• Каждый матч Техас-Луизиана служил для Лонгхорнс сезонным и домашним открытием.
• «Лонгхорны» — 30-9-2 за все время матча против команд из штата Луизиана. Техас ранее сталкивался с Тулейном (17-1-1), LSU (9-8-1), Луизиана-Лафайет (2-0) и Луизиана-Монро (1-0), Технологией Луизианы (1-0).
• Техас показывает все время 2: 0 против Луизианы, выигрывая в каждом матче в среднем более чем на 49 очков в истории серии.

РЕЗУЛЬТАТЫ VS.ЛУИЗИАНА (ВСЕ ВРЕМЯ)
Год Местоположение Результат Оценка
2000 ….. Остин ………………. Вт ….. 52-10
2005 ….. Остин ………………. W ……. 60-3

ВЫИГРАТЬ ТЕХАС БЫЛО…

• Будь Техасом 924-я победа за все время, UT остается четвертой по результативности программой в истории американского футбола.
• Дайте Стиву Саркисяну его 47-ю победу в качестве главного тренера и первую в Техасском университете.
• Улучшить бухгалтерскую книгу UT в начале сезона до 106-20-3.
• Дайте «Лонгхорнам» их 19-ю победу в открытии сезона за последние 22 года.
• Улучшение Рекорд Стива Саркисяна в открытии сезона до 6: 2 и это его шестая победа подряд в начале сезона.
• Дайте Саркисяну седьмую победу подряд в первых домашних матчах и улучшите его рекорд в таких играх до 7-1.
• Пятая победа Марка UT над соперником, не участвовавшим в конференции, датируется победой над Райс 48-13 сентября.14, 2019.

НАЧИНАЕТСЯ САРКИСИЙСКАЯ ЭРА

• Стив Саркисян был назван 31-м главным футбольным тренером Техасского университета 2 января 2021 года. В последние два сезона, будучи координатором нападения и тренером защитников в Алабаме, Саркисян был автором 24 игр подряд, в которых Нападение «Багрового прилива» набрало 35 или более очков, что является самой длинной серией в истории крупного американского футбола.
• Несмотря на то, что в полуфинале плей-офф студенческого футбола в матче плей-офф колледж-футбола она набрала всего лишь 35 очков в матче против Нотр-Дама (31–14), эта победа вывела Алабаму на матч национального первенства, где они обыграли Нотр-Дам.3 Штат Огайо, 52-24.
• Саркисян был назван лауреатом премии Бройлса 2020 года как лучший помощник тренера по студенческому футболу.
• В прошлом сезоне атака Алабамы заняла второе место в стране по набранным очкам и возглавила все школы Power 5 с 48,5 очками за игру, что установило школьный рекорд и включало пять игр с 50 очками против соревнований Юго-Восточной конференции.
• The Crimson Tide стала первой командой в истории SEC, которая записала пять таких игр за один сезон в режиме конференции.За этим последовал The Tide, набрав 52 очка против Флориды в чемпионате SEC 2020 года, чтобы заработать первое место в плей-офф студенческого футбола. Позже они сравняли это количество в матче национального чемпионата.
• В результате нападения в Алабаме под командованием Саркисяна появились обладатель трофея Хейсмана, два финалиста Хейсмана, обладатель премии Доака Уокера и линия нападения, получившая премию Джо Мура.
• Саркисян ранее работал главным тренером в Вашингтоне и Университете Южной Калифорнии.

РОДОСЛОВНАЯ ЧЕМПИОНАТА

• Всего из 10 помощников тренера и директора по футболу, которые были наняты для формирования штата Стива Саркисяна , общий тренерский стаж составляет 234 года, в том числе 200 лет коллегиального тренера, 101 игра в чашу, 11 матчей по футболу. Игры плей-офф и семь игр национального чемпионата, и они выиграли шесть из них.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В 2021 ГОДУ

• У Лонгхорнов будет новый стартовый квотербек в этом сезоне: новичок в красной рубашке получит старт в субботу против Ragin ‘Cajuns. Кард появился в двух играх как настоящий новичок в прошлом сезоне, увидев действие в открытии сезона победой над UTEP, а также сделав снимки в победе над Аламо Боул над Колорадо.
• Texas возвращает своих двух лучших рашеров с 2020 года дуэтом из Биджан Робинсон и Roschon Johnson , объединяющих 1121 ярд и 10 быстрых приземлений на 166 керри (6.75 л / с). 1121 ярд составляет 57,4% от общего результата команды в прошлом сезоне.
• Джошуа Мур возвращается как лучший приемник Лонгхорнс в прошлом году по количеству приемов (30), ярдов (472), приземлений (9). Несмотря на то, что в прошлом году он сыграл всего пять игр, Джордан Уиттингтон собрал 21 прием на 206 ярдов. В здоровом состоянии его 4,2 приема за игру возглавили команду.
• В узкое конечное положение вернутся два верхних улавливателя прохода в Cade Brewer (15-169-2) и Jared Wiley (9-166-1).18,4 ярда Уайли за прием были вторыми в команде среди приемников с более чем пятью приемами.
• Техас теряет четырех из пяти лучших отборщиков по сравнению с прошлым годом, при этом LB DeMarvion Overshown лидирует с 60 отборками, однако следующие семь ведущих отборщиков, не входящие в пятерку лучших, все возвращаются, включая 11 из следующих. 12.
• Овершоун также является ведущим игроком, возвращающим отборы на проигрыш с восьмью, прессингом квотербека с четырьмя, перехватами с двумя, принудительными фамблами с двумя и передачами на разрыв с семью.
• Пять других игроков, которые перехватили передачу в прошлом сезоне, вернулись, в том числе Крис Адимора , Джеррин Томпсон , Альфред Коллинз , Дэвид Гбенда и Джош Томпсон .
• Вернулись шесть игроков, у которых было по крайней мере три разрыва передач, включая ДеМарвион Овершоун (7), Д’Шон Джемисон (6), Крис Адимора (3), Джош Томпсон (3), Б.Дж. Фостер (3) и Альфред Коллинз (3).
• Вдоль линии защиты возвращаются пять игроков, у которых в прошлом году было не менее 2,5 отборов мяча. Лидируют Кеондре Кобурн и Т’Вондре Свит с 3,5 каждым, за ними следуют Моро Оджомо , Альфред Коллинз и Jacoby Jones с 2,5.
• Лонгхорны возвращают своего основного кикера в Кэмерон Дикер (15-21 FG), основного игрока в Райан Буйчевски , глубокого снайпера Джастина Мэдера и специалиста по возврату Д’Шона Джемисона .Дикер также взял на себя обязанности по пантеру после травмы Буйчевски в конце сезона.

ПРИЗНАНИЕ МЕСТОРОЖДЕНИЯ КЭМПБЕЛЛА-УИЛЬЯМСА

• По просьбе семьи Джамейл, Джо Джамейл Филд был переименован в 2020 году в честь победителей Longhorn Legends и Heisman Trophy Эрла Кэмпбелла (1974-77) и Рики Уильямса (1995-98).
• Кэмпбелл, знаменитый «Тайлер Роуз», занимает особое место в истории футбола Техасского университета и штата Техас.Став взрослым в UT в 1977 году, Кэмпбелл стал первым Longhorn, выигравшим трофей Хейсмана после того, как он пробежал 1744 ярда — рекорд Юго-Западной конференции за 16 лет — и 19 приземлений. Он возглавил нацию по скорости и результату и провел пару игр на 200 ярдов на выезде против Texas A&M (222 ярда) и SMU (213 ярдов). Кэмпбелл также установил рекорд Техаса по количеству игр на 100 ярдов в том сезоне (10).
• Уильямс, уроженец Сан-Диего, завершил свою карьеру в UT с 21 NCAA и 46 школьными рекордами под своим именем на пути к тому, чтобы стать вторым победителем Heisman Trophy в Техасе в 1998 году.Он был трехкратным выбором первой команды на всех конференциях, двукратным игроком года в нападении из «12-ти» и лишь вторым игроком, дважды выигравшим премию Доака Уокера (лучший результативный защитник страны). Карьера Уильямса завершилась его последней домашней игрой, на поле, которое теперь названо в его честь, когда он побил рекорд скорости 22-летнего Тони Дорсетта NCAA.
• Поле на Мемориальном стадионе Даррелла К. Роял-Техас было первоначально названо в честь Джо Джамейла в 1997 году в честь огромного вклада Лонгхорна в развитие спортивного факультета Техасского университета.
• Церемония на поле состоится во время перед игрой примерно в 15:25. с Кэмпбеллом, Уильямсом, президентом UT Джеем Хартезллом и вице-президентом UT и спортивным директором Крисом Дель Конте.

Earlb Фотография и музыка — фотография, музыка, видео

[fusion_builder_container 100_percent = «нет» 100_percent_height = «нет» 100_percent_height_scroll = «нет» 100_percent_height_center_content = «да» equal_height_columns = «no» menu_anchor = «» hide_on_mobile = «small-visibility, medium-visibility, medium-visibility», medium-visibility, medium-visibility, medium-visibility, medium-visibility, medium-visibility ”Id =” ”background_color =” ”background_image =” ”background_position =« center center »background_repeat =« no-repeat »fade =» no »background_parallax =« none »enable_mobile =« no »parallax_speed =» 0.3 ″ video_mp4 = ”” video_webm = ”” video_ogv = ”” video_url = ”” video_aspect_ratio = ”16: 9 ″ video_loop =” yes ”video_mute =” yes ”video_preview_image =” ”border_size =” ”border_color =” ”border_style =” solid ”margin_top =” ”margin_bottom =” ”padding_top =” ”padding_right =” ”padding_bottom =” ”padding_left =” ”] [fusion_builder_row] [fusion_builder_column type =” 1_1 ″ layout = ”1_1 ″ spacing =” ”center_content =” нет ”Link =” ”target =” _ self ”min_height =” ”hide_on_mobile =” малой видимости, средней видимости, большой видимости ”class =” ”id =” ”background_color =” ”background_image =” ”background_position =” слева вверху ”Background_repeat =” no-repeat ”hover_type =” none ”border_size =” 0 ″ border_color = ”” border_style = ”solid” border_position = ”all” padding_top = ”” padding_right = ”” padding_bottom = ”” padding_left = ”” dimension_margin = ”” Animation_type = ”” animation_direction = ”left” animation_speed = ”0.3 ″ animation_offset = ”” last = ”no”] [fusion_text columns = ”” column_min_width = ”” column_spacing = ”” rule_style = ”default” rule_size = ”” rule_color = ”” class = ”” id = ””]

Ну… Прошло время, а сейчас я переделываю страницу. Может занять немного времени. А пока ознакомьтесь с фотографиями молний

.

[/ fusion_text] [/ fusion_builder_column] [/ fusion_builder_row] [/ fusion_builder_container] [fusion_builder_container 100_percent = »нет» 100_percent_height = «нет» 100_percent_height_scroll = «нет» hide_percent_container ”yes ”Малой видимости, средней видимости, большой видимости” class = ”” id = ”” background_color = ”” background_image = ”” background_position = «center center» background_repeat = «no-repeat» fade = «no» background_parallax = » нет ”enable_mobile =” нет ”parallax_speed =” 0.3 ″ video_mp4 = ”” video_webm = ”” video_ogv = ”” video_url = ”” video_aspect_ratio = ”16: 9 ″ video_loop =” yes ”video_mute =” yes ”video_preview_image =” ”border_size =” ”border_color =” ”border_style =” solid ”margin_top =” ”margin_bottom =” ”padding_top =” ”padding_right =” ”padding_bottom =” ”padding_left =” ”] [fusion_builder_row] [fusion_builder_column type =” 1_1 ″ layout = ”1_1 ″ spacing =” ”center_content =” нет ”Link =” ”target =” _ self ”min_height =” ”hide_on_mobile =” малой видимости, средней видимости, большой видимости ”class =” ”id =” ”background_color =” ”background_image =” ”background_position =” слева вверху ”Background_repeat =” no-repeat ”hover_type =” none ”border_size =” 0 ″ border_color = ”” border_style = ”solid” border_position = ”all” padding_top = ”” padding_right = ”” padding_bottom = ”” padding_left = ”” dimension_margin = ”” Animation_type = ”” animation_direction = ”left” animation_speed = ”0.